В третью стражу
Шрифт:
Интермеццо-1.
Иногда важны не столько слова, сколько интонация, с которой они сказаны. Взгляд, жест, капля пота, не вовремя скатившаяся по виску… А еще «запах» искренности или лжи, эманация страха, любви или еще чего-то, но порой это что-то оказывалось для него важнее содержания беседы.
Вчера у него был с докладом секретарь ЦК Ежов. Все еще секретарь…
«Пока еще…» — Сталин не пропускал ни одного слова из тех, что звучали сейчас в его кабинете, но это не мешало ему думать о своем, тем более что и «свое»
— У вас, товарищ Штейнбрюк, есть сомнения в искренности нашего нового германского друга? — Спросил он, уловив легкое изменение в интонации разведчика. Уловил, спросил, прекрасно понимая, как ломают и корежат докладчиков его неожиданные вопросы, да еще и сам «сыграл» интонацией, отметив второстепенное, в сущности, слово «новый».
Какая на самом деле разница, новый это друг или старый? Да и не друг он — гусь свинье не товарищ… Старый или новый, искренний или нет, главное: этот баварский барончик дал нечто такое, что дорогого стоит. А может быть, и вовсе не имеет цены, потому что одно дело, когда «безотказный» Генрих выкладывает на стол «ожидаемые», но весьма сомнительные факты, и совсем другое — когда речь идет о настоящем шпионаже. И ведь он даже не удивился, прочитав в записке Урицкого бесстрастный отчет о «подвигах» секретаря ЦК.
«Не удивился…»
Почему? Да потому что про Зиновьева, Каменева, Троцкого… про всех этих бесов он знал много такого, о чем просто нельзя было говорить вслух. И они про него знали. Но был ли кто-нибудь из них настоящим шпионом? Мог ли стать? Нет, не мог. Как не мог, не смог бы ни при каких обстоятельствах стать шпионом немцев или англичан он сам. Как не был немецким шпионом Ленин, как бы не исходили ядовитой слюной, в сотый раз твердя об этом, злопыхатели. Ильич использовал немцев в своих целях… Мог он сознательно подыгрывать им? Да сколько угодно! Это же политика, в конце концов, а не институт благородных девиц! Но шпионаж… Не двурушничество, не политическое интриганство, не ревизионизм, в конце концов… А вот услышал про Ежевичку и… Гнев? Был и гнев. А вот удивления не было. Почему?
«Потому что не тот уровень. Дрянь человечишка… Впрочем, и Зиновьев… А Троцкий?»
Увы, этот каяться не стал, и не станет. Да и не надо! А Ежов… Если у Сталина и были сомнения, после вчерашней встречи их не осталось.
«Предатель. Мразь!»
— У вас, товарищ Штейнбрюк, есть сомнения в искренности нашего нового германского друга?
— Сомнения должны быть всегда, товарищ Сталин. — Отто Оттович Штейнбрюк удар держал хорошо и «эманация» у него соответствующая: эманация правильно понимаемой — (австрияк!) — субординации, опаски, не без того, но и уверенности в своей правоте, а это, порой, важнее иных обстоятельств.
— Сомнения должны быть всегда, товарищ Сталин, — сказал Штейнбрюк, — особенно в такой работе как наша. Однако замечу, что события последних дней эти сомнения сильно поколебали.
«Еще бы!» — Сталин подошел к столу и взял коробку папирос, успев бросить быстрый, но ничего не упускающий взгляд на разведчиков. Урицкий и Артузов сидели рядом, но возникало ощущение, что комкор корпусного комиссара попросту не замечает.
— То есть у нас появились серьёзные основания для доверия этому источнику? — Спросил Генеральный
Могло быть и так, но Ежова сдали англичане. Немец только подтвердил, а Кривицкий заплатил за правду жизнью.
«Кривицкого наградить орденом… Орденом Ленина».
— И такую возможность нельзя отбрасывать полностью, — не стал спорить Штейнбрюк, — но пока большая часть переданной нам информации получила прямое или косвенное подтверждение. К сожалению, то, что произошло в Париже тринадцатого февраля, мы не смогли предотвратить. — Быстрый взгляд на Урицкого. — Подчинённые товарища Ягоды тоже оказались не на высоте.
«Твои собственные друзья, между прочим, товарищ Штейнбрюк… Твои друзья…»
— То есть вы, товарищ корпусной комиссар, считаете, что вина за произошедшее лежит на сотрудниках наркомата внутренних дел?
«Пусть ответит! Если такой смелый, пусть и отвечает за свои слова!»
— Никак нет. — Штейнбрюк на «провокацию» не поддался. Он вел свою линию. — По моему мнению, предотвратить покушение в сложившейся ситуации было невозможно. Сейчас, наши сотрудники, подключенные к мероприятиям по выяснению полной картины случившегося, завершают порученную им работу, и, я думаю, через несколько дней мы представим на рассмотрение соответствующий доклад. Но уже сейчас можно сказать, что операция была спланирована грамотно, проведена дерзко и с использованием совершенно новой тактики и техники. Боюсь, там, в Париже, у наших людей просто не было шанса…
— А справка по Ежову готова? — Сменил тему Сталин, читавший материалы предварительного расследования, проведенного Слуцким.
«Просрали подготовку, — вот и весь секрет».
— Так точно. Вот. — Штейнбрюк протянул Сталину несколько скрепленных между собой листков, до этого момента находившихся в его папке.
Сталин посмотрел на Ворошилова.
— Ты это видел?
Ворошилов кивнул. Это ведь его ведомство, так что без визы наркома Обороны справка Разведывательного Управления для Политбюро выйти никак не могла.
Сталин просмотрел текст, вернулся к началу, прочитал внимательно, временами, останавливаясь на отдельных фразах — «Мать литовка или полька… Почему скрывал?» — и, наконец, карандашом написал резолюцию:
«Т.т. Орджоникидзе, Молотову, Кагановичу. Прошу ознакомиться». Передал бумаги Молотову и обернулся к военным.
— Спасибо товарищ Штейнбрюк. Спасибо товарищи. Ждем от вас подробного доклада. Вы свободны.
— И ещё, — интонация голоса Сталина чуть не заставила вздрогнуть от неожиданности уже собравшегося повернуться корпусного комиссара, — мы считаем, что товарищу Гамарнику не следует сообщать всех подробностей нашей сегодняшней встречи. Идите.
Когда Урицкий и его люди вышли, Сталин снова обратился к Ворошилову.
— Ну что, Клим, радуешься? — Спросил он, закуривая.
— Чему радоваться, Коба? — Ворошилов был расстроен, и настроение это было искренним. Уж кого-кого, а Клима Сталин знал давно и хорошо.
— Чему? — Усмехнулся он. — А тому, что такую занозу из задницы у себя вытащил. Да ещё чужими руками. Тебе этим фашистам свечку нужно ставить. За здравие. Если бы знал, кто «скрипача» на тот свет отправил, небось, Красным Знаменем бы наградил?