В вечном долгу

Акулов Иван Иванович

— А я тоже буду трактористом, — заявил Алешка.

— Вот кончится война, и вы укатите в город. Какой ты тракторист!

— А может, и не укатим. Может, тут останемся.

— Дай бог…

Так втроем скудно, да в ладу пережили лихолетье войны, а весной победного года в Дядлове начал работать маслозавод, и Ольга Мостовая ушла из колхоза, устроилась на завод по своей довоенной специальности, бухгалтером. О возвращении домой даже и не заговаривала: видимо, никто не тосковал по ней в родном краю. Глебовна и Ольга работали, а Алешка бегал

в дядловскую школу и был первым помощником Глебовны по хозяйству. Зимой он часто пропадал в лесу с Никифоровым ружьем. Бывало, что и приносил домой косача или зайчишку.

Рос Алешка крупным парнем, был рукаст и по-детски неуклюж. Белые, будто со щелоком промытые волосы его слегка вились и буйно наступали на лоб, острым клинышком опускаясь к самому междубровью. По характеру Алешка был мягкий, податливый, и Глебовна, бывало, подсовывая ему что-нибудь сладенькое, непременно прибавляла:

— Это от меня за послушание.

Ольга, глядя на такую сцену, смеялась:

— Алешка хитер, знает: ласковое дитя двух маток сосет.

— Правильно и делаешь, Алешка, — одобряла Глебовна, — за добро добром платят.

— В отца весь. Алешка-то, — вспоминала потом Ольга, когда они оставались с Глебовной вдвоем. — Отец тоже был большой, какой-то нескладный, как ребенок, а душой, Глебовна, милый-милый.

— Может, он и жив еще, — робко подсказывала Глебовна, хотя давно уже знала, что Ольга и солдата того видела, на руках которого умер Анисим, Алешкин отец. — Возьмет да и объявится. На Никифора моего давно пришла похоронная, а я не верю. Вот сердце не велит верить…

Весь тот год, когда Алешка кончал дядловскую семилетку, Глебовна жила предчувствием надвигающегося одиночества. Подоспеет лето, и уедут Мостовые в город: толковым парнем рос Алешка, и сам господь бог велел ему учиться дальше.

Чему быть, того не миновать. Стояло слякотное предосенье, когда собрались в дорогу Мостовые. Скромные пожитки уложили в телегу, затянули пологом. Захар Малинин, уже весь заляпанный грязью, осмотрел упряжь, потер ладонью небритую щеку и стал закуривать на дорогу.

Глебовна была все утро молчалива. Не могла взяться ни за какое дело, и руки для нее были тягостно лишними в это утро. Хмур и тих был всегда шумный, болтливый Алешка: печаль расставания прососалась и в его душу.

В дороге Ольгу Мостовую подкараулила беда: у ней случился приступ аппендицита. Конюх Захар Малинин почти загнал лошадь, но вовремя не успел в больницу. Ольга умерла, когда ее несли в операционную.

Алешка вернулся в Обвалы, к тетке Хлебовне. Было тогда ему уже шестнадцать лет.

II

Окладин — городок небольшой и, окруженный полями, лугами да лесом, насквозь пропах землей, выспевающими хлебами, навозом, разнотравьем и крепким настоем смолевого бора. Благодать кругом такая, что и сказать о ней не сразу найдешь какое слово. Но подростки не любили свой город Окладин

и, по примеру старших, называли его дырой.

Из книжек, газет, по радио они твердо усвоили, что где-то за пределами Окладина и его округи течет большая жизнь, не в пример тутошней. Где-то там плещутся чудо-моря, грохочут заводы-гиганты, стоят города-красавцы и живут в них летчики-герои, а рабочие непременно богатыри. И вообще там все лучше, значительней. Вот и звала их к себе большая жизнь. Манила.

Это ребятишки постигли своим умом. А то, что им оказалось не под силу, довершили учителя и родители. И в школе, и дома мальчишкам вдалбливали в голову, что они должны учиться и стать людьми, то есть учеными, моряками, писателями, инженерами, летчиками. Словом, они будут не теми, что сеют и выращивают хлеба, строят жилье, дороги, пасут скот на окладинских землях. Старшие даже пугали ребятишек:

— Учись. А то пойдешь хвосты быкам крутить.

Страна ежегодно праздновала дни железнодорожника и моряка, шахтера и летчика, солдата и физкультурника. Только не было праздника в честь того, кто кормил и одевал страну.

В Окладине был сельскохозяйственный техникум, и шли в него почти сплошь окладинские ребята и шли потому, что учиться им после школы было решительно негде. Правда, в городе открыли еще фельдшерско-акушерскую школу, но не в акушеры же идти, скажем, парню. Вот и падал скромный мальчишеский выбор на агронома.

Поступивших в техникум без дум о своей профессии и уж, конечно, без любви к ней всегда оказывалось большинство, и ребята открыто хвастали друг перед другом:

— Это я временно воткнулся в сельхознавоз. Стукнет восемнадцать, махну в авиационный. А что?

Алешка Мостовой зиму после смерти матери работал на лесопилке Дядловского химучастка, а летом собирал живицу. Но его все время тянуло к крестьянской работе, к полям, и он заявил Глебовне, что, как только кончится сезон подсочки, непременно перейдет в колхоз.

— В уме ты, окаянный народец? — остолбенела Глебовна. — Окстись. Глупый ты, Алешка. И-и-и — глупый. Ну вот столеченьки у тебя рассудку нету. Люди всеми силами норовят из деревни, а он нате — в колхоз. Да неуж ты не видишь, что деревню хотят извести всю, под корень? На что она в комунее такая деревянная да гнилая? Ну? Видно, обойдутся без деревень.

— А кто ж хлеб будет сеять?

— Ну, кто? Придумают что-ненабудь.

— Темнота ты, Хлебовна, непроницаемая.

— Ты больно светлый. В колхозе, с пустым-то желудком, гляди, насквозь остекленеешь.

Озабоченная Алешкиными словами, Глебовна надолго умолкла. Потом согласилась:

— Коль уж нравится крестьянствовать, так иди учись на агронома.

— А жить чем?

— С охотой пойдешь — в ниточку выпрядусь, помогу, Картошки насажаю, кабана пущу. В колхозе стану горбачить за двоих.

И ушел Алешка в Окладин, поступил в сельскохозяйственный техникум, чтобы потом вернуться домой агрономом.