В водовороте
Шрифт:
Елена привстала.
– Марфуша, поди, отвори!
– воскликнула она.
Марфуша побежала и отворила. Вошел князь, державший в обеих руках книги.
– Вот я вам все их привез, - говорил он, входя в гостиную к Елене.
– Ах, благодарю, тысячу раз благодарю!
– говорила та как бы в самом деле радостным голосом и подсобляя князю уложить книги на одном из столиков. Освободившись окончательно от своей ноши, князь наконец уселся и принялся сквозь очки глядеть на Елену, которая села напротив него.
– Нам, я думаю, лучше всего начать с теории Дарвина [13] , -
– Это с его учения о происхождении видов? Я немножко знаю эту теорию, отвечала Елена.
– Да, но ее надобно серьезно изучить, - возразил князь.
– Разумеется!
– подхватила Елена.
– Книжка эта довольно толстая...
– продолжал князь и, не откладывая времени, встал и взял со стола одну из книг.
– Я думаю, мы можем и начать! повторил он.
– Хорошо!
– отвечала Елена.
Князь открыл книгу и хотел было приняться читать, но потом вдруг почему-то приостановился.
– Ваша maman?
– спросил он какой-то скороговоркой Елену.
– Благодарю! Она у себя в комнате, - отвечала та.
– Там?
– спросил князь, указывая глазами на дверь.
– Там!
– Здравствуйте Елизавета Петровна!
– воскликнул князь.
– Здравствуйте!
– отвечала госпожа Жиглинская, не поднимаясь с своего места: она ожидала, что князь непременно к ней войдет, но он не входил. Благодарю за салоп!
– прибавила госпожа Жиглинская.
– О, что... Очень рад, - отвечал князь, немного сконфузясь.
Елена тоже при этом вся вспыхнула.
Князь затем замолчал и больше не стал говорить с Жиглинской-старухой: он находил, что совершенно достаточно с ней побеседовал. Насколько князю нравилась Елена, настолько противна была ему мать; своей массивной фигурой и нахальным видом госпожа Жиглинская внушала ему какое-то физиологическое отвращение к себе. Елена, с инстинктом и проницательностью умной девушки, чувствовала это и старалась мать свою не сводить с князем и не беспокоить его, так сказать, ею. Сама же госпожа Жиглинская, тоже замечавшая, что князь не совсем охотно с ней встречается и разговаривает, объясняла это совершенно иначе: она полагала, что князь, приволакиваясь за дочкой, просто ее притрухивает. "Ах, какой он глупенький, глупенький!" - рассуждала она сама с собой по этому поводу.
Князь принялся, наконец, читать. Елена стала слушать его внимательно. Она все почти понимала и только в некоторых весьма немногих местах останавливала князя и просила его растолковать ей. Тот принимался, но по большей части путался, начинал говорить какие-то фразы, страшно при этом конфузился: не оставалось никакого сомнения, что он сам хорошенько не понимал того, что говорил.
– Черт знает как досадно не знать хорошенько естественных наук! воскликнул он как бы больше сам с собой.
– Да, немного мы знаем, очень немного!..
– произнесла протяжно Елена. Но вы, кажется, очень устали?
– прибавила она, взглянув с участием на князя, у которого действительно от двухчасового чтения и от умственного при этом напряжения пот градом выступал на лбу.
–
– отвечал ей тот с улыбкою.
– Ну, так бросимте; будет на сегодня!
– разрешила ему Елена.
– Будет, так будет!
– согласился с удовольствием князь.
Ему самому давно, кажется, гораздо более хотелось смотреть на Елену, чем в книгу.
– Знаете что?
– начала она потом, прищуривая немного свои черные глаза, и с этим выражением лица была очень хороша собою.
– Я непременно хочу у вас спросить об одной вещи: что, княгиня сердится на меня, что ли, за что-нибудь?
– Княгиня?
– переспросил князь несколько с притворным удивлением.
– Да. Она давеча не сказала со мной двух слов, - отвечала Елена.
– Но вы так мало были у нас, что она, я думаю, просто не успела этого сделать, - возразил князь.
Елена сомнительно покачала головой.
– Вряд ли это так, - сказала она, - потому что, кроме молчания, княгиня имела такой сердитый и недовольный вид.
– Ей, может быть, нездоровилось!
– объяснил князь.
– Но доктор, однако, был у вас, а не у княгини, - возразила Елена.
– А черт его знает, у кого он был!
– сказал с сердцем князь, и вообще, как видно было, весь этот разговор начинал ему становиться скучным и неприятным.
– Но дело не в том-с. Перехожу теперь к главному, - продолжала Елена, мы обыкновенно наши письма, наши разговоры чаще всего начинаем с того, что нас радует или сердит, - словом, с того, что в нас в известный момент сильней другого живет, - согласны вы с этим?
– Согласен, - отвечал князь.
– Ну-с, а почему же вы последнее ваше письмо, - письмо, как видно, очень искреннее, - прямо начинаете с того, что стали мне описывать, до какой степени вас возмущает и вам ненавистен чиновничий Петербург?.. Вы как будто бы тут в чем-то спешите оправдаться передо мной.
– Я?.. Перед вами?..
– спросил князь с искренним удивлением.
– Да... Значит, этот мир еще волнует и беспокоит вас.
– Господи помилуй!
– воскликнул князь.
– Меня можно укорить в тысяче мелочностей, но никак уж не в этом. Этот мир никогда меня ничем не волновал и не привлекал.
– Напрасно, совершенно напрасно так думаете!
– подхватила Елена.
– И в этом случае вы, по-моему, мало себя знаете.
Князь уставил на Елену удивленный и вопросительный взгляд.
– Поверьте вы мне-с, - продолжала она милым, но в то же время несколько наставническим тоном, - я знаю по собственному опыту, что единственное счастье человека на земле - это труд и трудиться; а вы, князь, извините меня, ничего не делаете...
При этом замечании князь вспыхнул.
– Как тут быть!
– произнес он, нахмуривая брови.
– Найти себе занятие и специальность какую-нибудь вовсе дело не легкое... Это выпадает только на долю счастливцев.
– Вам нечего и выдумывать себе никакой особенной специальности, а берите такую, какая она есть в обществе. Вы человек умный, способный: поезжайте в Петербург, в который вы и без того беспрестанно ездите, и поступайте там на службу.