В военном воздухе суровом

Емельяненко Василий Борисович

Пока возился с перезарядкой, да в душе ругал Дремлюка, впереди уже показалась окраина Бобруйска. Дым тянуло ветром вкось, и он закрывал город. Холобаев круто развернулся от этой темени влево, пролетел низко над самыми крышами деревянных домов. Вырвался из дымной пелены на северную окраину города, а там тоже невиданное скопище войск. "И тут противник!" Взмыл вверх, потом с углом пошел к земле, нажал на гашетку - затрещали скорострельные пулеметы. Эх, до чего же они хорошо стригут фрицев разноцветными трассами! Вспыхнула автомашина. Еще одна загорелась... И вдруг что-то блеснуло рядом, послышался звенящий удар, и

так тряхнуло штурмовик, что тяжелая бронекрышка над горловиной бензинового бака встала перед глазами вертикально. Только выровнял самолет - еще удар. Самолет провалился, летчик отделился от сиденья, привязные ремни врезались в плечи, а крышка бензобака вновь встала вертикально. Летчик понял - это зенитки. "Ну, видать, и тебе тоже крышка, Костя Холобаев!" Бросил самолет в одну сторону, в другую, продолжал стрелять длинными очередями, не щадя пулеметных стволов. "К чему их теперь беречь? Все равно в этом пекле добьют. Умирать - так с музыкой!"

Пулеметы уже смолкли - полторы тысячи патронов израсходованы, а Холобаев все еще продолжал швырять штурмовик то вверх, то вниз, направляя его на вражеские машины. Глядь - он уже над Березиной, горящий Бобруйск остался позади. Впереди зеленый лес, и там зримо ощущается тишина. Лишь мотор надрывно тянул высокую ноту.

Холобаев довернул самолет правее, установил курс на свой аэродром. Солнце теперь светило со стороны хвоста, и пучок света осветил кабину. По лобовому стеклу ползла масляная пленка, искрились капельки воды. Глянул на приборы: стрелка давления масла - у нуля, а температура воды и масла - на пределе, у красной черты. Летчик почувствовал едкий запах гари. "Ну, сейчас заклинит мотор, и я плюхнусь на лес".

Он сообразил, что он все еще летит на максимальных оборотах, а бронезаслонку маслорадиатора после атаки открыть забыл. От этого перегрелся двигатель! Двинул рукоятку заслонки от себя, сбавил обороты. Обшарил глазами лес - нужна поляна на случай вынужденной посадки, но ее нет. Температура воды начала постепенно снижаться, перестало ее выбивать. "Может быть, и до аэродрома дотяну...
– подумал летчик. И только теперь спохватился.
– А где же Спицын и Филиппов?" Но сколько ни вертел головой, их так и не увидел.

...Холобаев зарулил на стоянку к опушке леса, выключил мотор и сразу как-то обмяк. Привалился к спинке сиденья, закрыл глаза, руки устало повисли. На какое-то время он словно растворился в наступившей тишине. Только тиканье бортовых часов да жужжание гироскопа напоминало, что он - в кабине, а самолет прочно стоит на земле.

Потом он услышал голоса. К нему бежали летчики и техники. Кто-то приветственно подбросил вверх пилотку. И в Холобаеве вдруг шевельнулось чувство, которое испытывает человек, совершивший необычное, значительное. Еще бы! Он прилетел оттуда, где идет война. Он в числе первых летал за Березину. Нашел там противника и бил его как только мог. Был на волоске от гибели и готов был принять смерть как должное...

Летчик сдернул с головы шлем, освободился от парашютных лямок. Привстал на сиденье, уперся руками в переплеты фонаря, Привычно, легко перенес сразу обе ноги за борт кабины и... с грохотом провалился! Затрещал зацепившийся за что-то комбинезон, руку больно резануло. Подбежал Комаха, помог летчику выбраться из огромной дыры с рваными краями дюраля, зиявшей в центроплане. Холобаев

отошел от самолета, посмотрел на пего со стороны и вначале не поверил своим глазам. Штурмовик был буквально изрешечен пробоинами разных размеров. Новенького красавца невозможно было узнать. Бронекорпус, на котором после выстрела в Богодухове оставалось еле заметное пятнышко, превратился в рванину, фюзеляж до самого хвоста был залит маслом. "Вот так расковыряли!
– изумился летчик.
– Как же я долетел на таком "решете"?"

Холобаева обступили. Кто-то спросил:

– Что же это?..

Он поднес к губам кровоточащую ладонь, зло сплюнул на траву, растер погон:

– Зенитки...
– Потом спросил: - А Спицын и Филиппов прилетели?

– Прилетели! Уже докладывают.

– Ну пусть докладывают, а я потом...
– Холобаев выхватил из чьих-то рук цигарку, смачно затянулся и выпустил густую струю сизого махорочного дыма.

К нему подошел инженер полка капитан Митин, положил ладони на плечи, сочувственно произнес:

– С боевым крещением тебя. Костя!

– А Спицына и Филиппова здорово побили?
– спросил его Холобаев.

– По нескольку пулевых пробоин в крыльях.

– Значит, будут летать?

– Уже подвешивают бомбы. Завтра снова полетят.

– А что же с моим теперь?
– он кивнул на самолет.

– Твой, как видишь, отлетался...

Подошел командир полка, молча пожал Холобаеву руку и тут же отдал распоряжение Митину:

– Немедленно затащить в ангар и никому не показывать!

Любопытствующие сразу разошлись. Около самолета остался один Холобаев.

Он сиял с себя располосованный комбинезон, швырнул его в сторону и зашагал вокруг своего штурмовика. Происшедшее за Березиной снова и снова вставало перед глазами: как он пускал "эрэсы" и не видел взрывов, как пытался вести огонь из пушек, а они молчали, как потом летел над немецкой колонной до самого Бобруйска и был не грозой для фрицев, а только мишенью для их зениток. Пришло на память, как над Слуцким шоссе ругнул Дремлюка: "Ох, эти оружейники..."

А Дремлюк тем временем подошел к самолету с другой стороны, открыл снарядный ящик и увидел, что весь боекомплект цел. Возле другой пушки столкнулся с Холобаевым.

– Товарищ капитан, разве пушки не стреляли?

Холобаев остановился как вкопанный, уставился на огромного Дремлюка колючими глазами. Слово "разве", произнесенное с сомнительной интонацией, будто током ударило. Летчик взорвался.

– Спецы!..
– он выругался.
– Я бы тебя самого из этих пушек расстрелял, если бы они только работали! Без суда и следствия. Как вредителя! Выпускаете самолеты в бой - пушки молчат, а "эрэсы" красиво фыркают, но не взрываются. Немцы нас лупят почем зря, а мы им только бока подставляем...

Дремлюк недоумевающе посмотрел на Холобаева, скулы на его квадратном загорелом лице заметно побелели.

– Вредителей, товарищ капитан, к стенке ставят, и не из пушек, а из пистолетов...

– Вот и становись сюда!
– Холобаев показал на свой изуродованный самолет, а рука его дернулась к кобуре.

Дремлюк, словно глыба, тяжело двинулся к самолету, привалился спиной к фюзеляжу, как раз у выведенной там красной звезды. Раскинул руки в стороны.

– Ну, стреляйте, товарищ капитан...