В военном воздухе суровом
Шрифт:
Ко мне несмело подошел Неретин.
– Вы уж извините... Я подумал вначале, что все за вами пойдут. А команду вернуться не выполнил потому, что группу потерял, заблудиться боялся.
Что ему скажешь? По-своему он прав.
Идут ко мне Мосьпанов с Тучиным. Инженер улыбается, а комэска издали кричит:
– Нашелся!
– Артемов?!
– встрепенулся.
– Де-фект!
– провозгласил Тучин своим тягучим голосом.
– Перемычка головки блока лопнула, воду в цилиндры гнало! Производственный дефект...
– А зенитчиков только напугал, - добавил комэска, взяв меня
– Не хочу...
– Не кисни, такое с каждым может случиться. Мотор не варежка - внутрь не заглянешь...
Сидели за столом. Мне боевой вылет не засчитали, поэтому и сто граммов не выписали. Мосьпанов отдал свою долю, ему от кого-то тоже перепало...
Ужин был в самом разгаре, как вдруг в дверях появился Федя Артемов: жив-здоров. Ура! Федя улыбается, веселенький - пехотинцы попотчевали за отличную работу. Подбитый зениткой, он шлепнулся к ним.
Все хорошо, что хорошо кончается, но после этой истории у меня вдруг расклеилось дело... со взлетом. Каждый раз при разбеге нагруженный бомбами самолет перед отрывом уводило вправо, я чуть не скатывался с полосы. Это опасно. Командир полка меня даже предупредил:
– Ты со взлетом что-то мудрить начал... Смотри у меня!
– и погрозил пальцем. Не подумал ли, что я делаю это умышленно, чтобы получить передышку в полетах?
Мосьпанов тогда сказал:
– Выбрось из головы мысли о развороте на взлете! Я вот тоже как-то поднимал самолет с передовой и начал сам себе мозги туманить: "А вдруг как развернет меня на разбеге?" И представь себе: от того, что так думал, так меня крутануло, чуть в ящик не сыграл...
Слова Мосьпанова пошли впрок - взлет у меня действительно наладился.
А про то, как Мосьпанов поднимал самолет с передовой, рассказать стоит.
...Подбитый штурмовик приземлился, едва перетянув линию фронта. Летчик добрался до аэродрома на попутных. Для эвакуации самолета послали группу техников.
ИЛ-2 с поврежденным мотором стоял на колесах в лощине, хвостом к оврагу, до которого было с километр. А по ту сторону оврага проходил передний край обороны противника. Посвистывали пули, изредка рвались мины. К штурмовику техникам вместе с сопровождающим пехотинцем пришлось пробираться ползком.
Местность перекопана траншеями, заминирована, поэтому нет возможности отбуксировать самолет от передовой. Для спасения машины оставался один выход: после смены поврежденного мотора взлететь с того места, где он стоял. Но можно ли это сделать?
На место вынужденной посадки прибыл Мосьпанов. Он долго ползал у передовой и, возвратившись к техникам, сказал:
– Если мотор замените, попробую взлететь.
Взлететь, оказывается, можно было лишь в сторону противника: только оторвется самолет - и уже окажется за линией фронта, под огнем. Для взлета пригодна узенькая полоска: малейшее отклонение на разбеге - и угодишь колесами в траншею. Менять мотор почти на виду у противника - тоже дело опасное; если обнаружит немецкая "рама" - дотошный разведчик, - минами накроют как пить дать.
Самолет забросали ветками. Ночью техники прикрылись брезентовыми чехлами и при свете переносной лампы принялись снимать
Лег Илья Петрович около замаскированного самолета на свой обшарпанный реглан, с которым редко расставался даже в жаркие дни, закурил, посматривает на дымок от папиросы. Ветер тянет со стороны противника. Это хорошо: при взлете против ветра разбег будет короче. Посмотрел Мосьпанов на бугорок замаскированного блиндажа - это единственный ориентир, по которому нужно выдерживать направление при взлете. Ветер получался встречно-боковой, и оттого, что боковой, у Мосьпанова засосало под ложечкой: "А вдруг поведет вправо? Тогда катастрофа неминуема..." Мысль эту отогнать никак не удавалось. Мосьпанов швырнул окурок.
– Ну как, все готово?
– спросил он у техников. Три пары глаз пристально смотрели на летчика. Обратился он ко всем, а отвечать должен один, старший команды, круглолицый и проворный Петро Семенович Глущенко. И говор у него быстрый, успевай только схватывать.
– Все шланги и трубопроводы присоединены, гайки на подмоторной раме зашплинтованы, - сам проверял, - водой и маслом заправили, горючим тоже...
– Постой, постой, Петро Семенович, - остановил его летчик, - не трещи как пулемет. Ты скажи: лететь можно?
– и посмотрел на техника в упор, забыв на время о боковом ветре. Тот заерзал, будто с кочки хотел пересесть на ровное место.
– На аэродроме я бы его не выпустил...
– мотнул техник головой на самолет.
– Это почему же?
– Мотор ведь не опробовали, тросик регулятора оборотов установили на глазок... А вдруг раскрутка винта будет?
– А ты еще раз проверь хорошенько на свой глазок, а чтобы раскрутки не было, полетишь со мной в фюзеляже.
– Мосьпанов глянул на техника.
– Есть лететь с вами, товарищ старший лейтенант, - сказал Глущенко.
– А как мы мотор перед взлетом прогревать будем?
Вопрос резонный.
В этот утренний час, когда немцы по заведенному распорядку завтракали, на переднем крае установилась тишина. Противник не стрелял, а наши тоже попусту боеприпасов не расходовали. Но стоит только запустить мотор да пока температуру воды доведешь до 80 градусов, как противник непременно начнет палить по самолету... И Мосьпанова осенила мысль: надо, чтобы заговорила наша артиллерия, тогда "под шумок" можно прогреть мотор. Разыскал какого-то артиллерийского начальника, изложил просьбу. Тот сказал:
– Хорошо, пошебаршим малость с запасных позиций, будто бы пристрелкой целей займемся. Только предупреди, когда начинать.
Мосьпанов вернулся к техникам:
– Ну как, Петро Семенович, тросик регулятора оборотов проверил?
– Проверил.
– Раскрутки не будет?
– Не должно...
– Вот и хорошо... Развернем самолет носом на тот бугорок, - показал летчик в сторону переднего края.
Налегли на хвост все разом, повернули штурмовик, как нужно, летчик полез в кабину. Глядь, а на сиденье парашюта-то нет. Севший вынужденно летчик, оказывается, его забрал, а Мосьпанов свой привезти не догадался. Техники заволновались: