В волчьей пасти
Шрифт:
— По распоряжению гауптштурмфюрера Клуттига девять заключенных и один мертвый доставлены из гестапо в Веймаре обратно в лагерь.
— А-а! — с интересом протянул Швааль, рассматривая заключенных, которые положили на землю что то тяжелое, завернутое в одеяло.
У Кремера перехватило дыхание: среди прибывших он не находил Пиппига… А там лежал мертвец…
Швааль заговорил, обращаясь к заключенным, притом настолько громко, что его могли слышать и старосты блоков.
— Благодарите создателя, что вы попались мне навстречу. — Затем повернулся к Рейнеботу: — Отпустить
Рейнебот щелкнул каблуками. Блокфюрер отпер ворота, заключенные пробежали мимо Кремера и блоковых старост и дальше — через апельплац. У стены остался мертвый.
Это происшествие вывело Кремера из равновесия, однако начальник лагеря уже вошел в ворота, и Кремер должен был исполнять свои нелегкие обязанности.
— Старосты блоков, смирно! Шапки долой! — скомандовал он.
— Вольно! — махнул рукой Швааль.
Рейнебот держался в стороне. Заложив большой палец за борт кителя, он барабанил остальными.
Швааль прошелся взад и вперед, затем остановился. Подперев кулаками бока, он выпятил живот и расправил плечи.
— Я отпустил тех людей в лагерь. Вы видели? — Он посмотрел на Кремера.
— Так точно! — ответил тот.
— Следовательно, им больше ничего не грозит. Вам ясно?
И снова Кремеру пришлось ответить:
— Так точно!
Швааль стал в позу, рисуясь перед Вейзангом и Виттигом.
— И вообще им уже ничего больше не грозит. Даю вам честное слово офицера, что лагерь не будет эвакуирован. Я останусь с вами до конца. Если при вступлении союзников еще буду жив, я сдам лагерь, согласно правилам. — Он выдержал паузу, обводя взглядом всю группу. — Вы меня поняли?
— Так точно! — пробормотали старосты. Их ответ прозвучал глухо, словно мешок на землю упал.
Швааль снова прошелся взад и вперед.
— Иностранные радиостанции, — продолжал он, — передают, что с тех пор, как я здесь начальником, условия в Бухенвальде улучшились. Меня радует, что это стало известно общественности. Что принесут нам ближайшие дни, мы не знаем. Я даю вам полномочия сообщить людям то, что я вам сказал, и, полагаясь на мое честное слово, признать их соблюдать порядок и дисциплину, что бы ни случилось. Я получил от рейхсфюрера СС приказ разослать в близлежащие населенные пункты заключенных в качестве команд по уборке и расчистке. Работники этих команд получат полный гражданский паек, во время воздушных налетов они будут находиться в надежных бомбоубежищах и по окончании работ вернутся в лагерь. Надеюсь, заключенные исполнят свой долг.
Он молча постоял перед группой, всматриваясь в лица блоковых старост. По-видимому, он сказал все.
— Лагерный староста, уведите людей!
Ни один мускул не дрогнул на лице Кремера. Он тотчас же повернулся к группе и скомандовал:
— Шапки надеть! Налево кру-гом! Шагом марш!
Сам он пошел последним. Железный обруч, казалось, сдавил грудь Кремера: у ворот лежал Пиппиг.
Швааль смотрел вслед уходящим. Собираясь и сам уйти, он бросил Рейнеботу:
— Ну, каково ваше мнение?
Рейнебот отдал честь.
— Поразительная дипломатическая мудрость, господин начальник лагеря!
Швааль выдвинул подбородок
— Он у нас молодчага, а?
Рейнебот усмехнулся, скаля зубы.
Гефелю и Кропинскому было отчетливо слышно все, что говорилось у ворот. Уже несколько дней Мандрил держал их в камере на ногах. С самого раннего утра. Лишь после вечерней переклички им разрешалось лечь, Тогда они по холодному, как лед, цементному полу подползали как можно ближе друг к другу. Однако ночная стужа гнала сон из тела. Ослабленные постоянным голодом, измученные болью в разбитых членах, они в полузабытьи томились всю бесконечную ночь, которая обрывалась в пять утра, когда Мандрил отпирал камеры.
Тогда в коридоре и умывальне карцера начинался кромешный ад. За три минуты все заключенные должны были раздеться, умыться, снова одеться, подмести камеру и опорожнить ведро для нечистот. Как в пляске святого Витта, метались тела, и, словно обуянные сатанинским духом, сновали взад и вперед арестованные. Молча, подобно теням. Слышен был только стук башмаков. Среди чудовищной сумятицы голых тел стоял Мандрил и четырехгранным кожаным ремнем полосовал людей, кидавшихся обратно в камеры. Они в бешеной спешке натягивали через головы рубашки, заправляли их в штаны и набрасывали на себя куртки, стараясь выиграть время для уборки камер.
И только Гефель с Кропинским не были участниками этого шабаша ведьм! Им не было разрешено ни мыться, ни даже опорожнять ведро для нечистот. Его заменяла им помятая жестянка из-под мармелада. Она стояла в углу камеры, и так как ее не опорожняли уже несколько дней, содержимое переливалось через край, отравляя воздух. Начинался день, и Гефель с Кропинским опять должны были стоять до самого вечера. Уже два раза Мандрил выгонял всех обитателей карцера из их камер и заставлял в коридоре прыгать и приседать до изнеможения.
Гефель и Кропинский были слишком углублены в собственные страдания, чтобы ужасаться тому, что происходило за дверью камеры. Слабо воспринимали они шумную возню в коридоре, хлесткие удары Мандрила и вопли терзаемых людей. Все их чувства до предела отупели. Пока Мандрил бушевал в проходе, они могли быть спокойны, что он не следит за ними в глазок. Поэтому они осторожно сближали плечи, подпирая друг друга. Когда за дверью воцарялась тишина, они быстро отталкивались друг от друга и снова стояли прямо. Час за часом. Их силы таяли. Утомление, словно нож, сидело в их спинах. Вновь и вновь Гефель с отчаянным напряжением выпрямлялся, но скоро весь оседал опять.
Он беспомощно всхлипывал, у него даже не было сил, чтобы собраться с мыслями. Кропинский, тоже терявший последние остатки энергии, все же пытался его утешить.
— Скоро перекличка, и нам можно спать. Много спать, хорошо спать.
Но утешения больше не доходили до Гефеля. Ему становилось все хуже.
— С меня хватит, — жалобно лепетал он, — я повешусь… Не стоит больше тянуть…
Кропинский испугался, принялся его умолять:
— Не надо, брат, не надо! Еще немножко, ведь скоро перекличка!