В волчьей пасти
Шрифт:
Грозные и опасные минуты пришлось пережить подпольным руководителям вместе со всем лагерем: Кремеру, Бохову, Богорскому, Прибуле, Кодичку, Риоману и ван Далену. Они ждали бури… Разве прежде не поднималось нечто невообразимое, когда при перекличке не хватало всего одного заключенного, заползшего куда-нибудь из страха перед новым днем? А сегодня не хватало сорока шести! Неужели начальство даже не обратит на это внимания?
Рейнебот, как всегда, отрапортовал помощнику начальника лагеря, затем, тоже как всегда, вернулся к микрофону.
— Шапки надеть!.. Поправить!.. Готово!
Рейнебот отошел от микрофона,
— Ну-ка, слушать всем! Сегодня все остаются в лагере. Сегодня ни одна рабочая команда не выходит за ворота! Все сидят в бараках, и чтоб никто не шлялся по территории!
Он переступил с ноги на ногу. Видно было, что ему трудно говорить. Казалось, он хотел что-то добавить, однако предоставил слово более хитрому Рейнеботу. С двусмысленной улыбкой тот подошел к микрофону.
— Вызванным заключенным явиться ко второму щиту. Всем остальным разойтись!
Он выключил микрофон. «Вызванные заключенные» были те же сорок шесть.
Когда массы заключенных устремились к баракам, а блокфюреры исчезли за воротами, Рейнебот шепнул Вейзангу:
— Не придет ни один прохвост, они все попрятались.
— Вот уж в самом деле свинство!
У шлагбаума в конце длинной подъездной дороги, которая вела к лагерю, остановились два крытых грузовика. Рядом с машинами стал взвод вооруженных карабинами эсэсовцев под командой гауптштурмфюрера. Часовые у шлагбаума ходили взад и вперед. В маленькой каменной сторожке сидел Клуттиг и ждал.
Войдя в свой кабинет, Рейнебот взялся было за телефонную трубку, но снова положил ее на рычаг. «Не стоит руки марать! — подумал он. — Пусть Клуттиг с начальником сами расхлебывают». Ситуация создалась неприятная, и Рейнебот счел более разумным держаться в стороне. Исчезновение сорока шести было равносильно объявлению войны и казалось Рейнеботу настолько непостижимым, что он только покачал головой. Положение начинало осложняться. После совещания у начальника лагеря, которое многое раскрыло Рейнеботу, он стал осторожнее. Сегодняшнее происшествие показало, что в лагере действуют тайные силы, которые он, тщеславный и самовлюбленный юнец, никогда не хотел принимать всерьез. Привыкший видеть в заключенных лишь безвольное стадо, он теперь смутно почувствовал, что совсем не так просто начать палить по этой массе из пулеметов. А кроме того… Рейнебот медленно прошелся по кабинету и задумчиво остановился перед картой. Цветные головки булавок что ни день перемещались все ближе к лагерю. Юноша озабоченно поджал губы. Дело табак, Адольф!.. На письменном столе стоял портрет в серебряной рамке. Самодовольно опустив углы рта, молодой комендант рассматривал изображенного на портрете мужчину — идола с зачесанной на лоб прядью волос. И вдруг Рейнебот щелкнул пальцем по подпертому усиками носу портрета.
— Так-то, Адольф! — презрительно заметил он.
Вейзанг доложил начальнику лагеря об исчезновении сорока шести заключенных. Швааль взволновался. Подперев кулаками бока, он простонал:
— Ну, конечно! От этого Клуттига только беспорядок в лагере!
Швааль не мог заняться длительными поисками: на веймарском вокзале уже стоял товарный поезд в ожидании первых эшелонов.
После вспышки раздражения Швааль стал удивительно молчалив.
— После нас придут большевики? — неожиданно спросил Швааль.
Вейзанг заморгал и проглотил слюну, словно ему задали вопрос на экзамене.
— Ясно. А кто же другой?
Швааль был явно огорчен. Он снова прошелся по кабинету, а затем, устремив указательный палец на растерявшегося Вейзанга, произнес:
— Одно известно твердо! На конференции министров иностранных дел союзников в Москве в сорок третьем году было постановлено предать суду военных преступников.
Швааль многозначительно постучал себя пальцем по груди.
— Вот так штука! — выпалил изумленный Вейзанг.
— Да, мой милый. Все не так просто решается, как хотелось бы Клуттигу. — Швааль горестно вздохнул. — Начать стрелять — это просто. Может быть, мне повезет и я проскочу. Может быть, отращу бороду и пойду в дровосеки где-нибудь в Баварии.
— Это хорошо! — обрадовался Вейзанг.
— Но если меня накроют… Если они меня накроют… я в любом случае останусь для них начальником концентрационного лагеря Бухенвальд. А если они увидят здесь кладбище… — Швааль повертел пальцами. — Нет, нет, мой милый!..
Вейзанг попытался проследить за ходом мрачных мыслей Швааля, но это ему не удалось.
— Ты же умный. Что же надо делать?
Швааль махнул рукой.
— Убрать тех сорок шесть! Этим мы отрубим голову сопротивлению. А всех остальных отправить отсюда. Сколько их сдохнет по дороге, мне все равно. Что такое алиби, я по прежней службе знаю отлично. Во всяком случае, здесь, в лагере, не должно быть трупов.
— Я тоже так полагаю!
Задумавшись, Швааль зажал большим и указательным пальцами нижнюю губу.
— Мы должны опередить Клуттига, чтобы он чего-нибудь не натворил. Иди сейчас же к воротам, вызови Кремера и лагерную охрану, и пусть ищут тех сорок шесть.
— Ты думаешь, лагерная охрана окажет нам любезность и найдет хоть одного из…
— Это мне безразлично! — яростно закричал Швааль — Ты получил от меня приказ! Я не допущу, чтобы Клуттиг перевернул вверх дном весь лагерь.
Вейзанг испуганно вскочил.
— Ну, ну, ну, не волнуйся!
По возвращении в бараки старосты пришли к Кремеру и сгрудились вокруг него в тесном помещении. Их лица были напряжены, и глаза от пережитого волнения лихорадочно блестели.
— Что теперь будет, что нам делать?
Нервное возбуждение передавалось от одного к другому.
— Товарищи, — воскликнул Бохов, — нельзя допустить, чтобы нас сбивали с толку. Сейчас нам важно сохранить ясную голову. Нас хотят эвакуировать. А сорок шесть человек Клуттиг решил прикончить. Он ошибается, думая, что этим подорвет наше сопротивление.
Бохов бросал эти слова громко, перекрывая шум, и сам дивился, что после стольких лет снова слышит свой голос, не шепчущий и затаенный, а полнозвучный и сильный, словно только что внезапно возвращенный ему. Сознание, что он живой человек, все эти годы прикрученное, как фитиль, вспыхнуло и придало его душе такую великую мощь и ширь, что ему хотелось обнять всех. Друзья! Товарищи! Братья!