В воздухе - 'яки'
Шрифт:
Антон Суховаров, поручив охрану самолета двум парням, что были повзрослее, пришел в хату и тоже присел к столу. Расспросам, удивлению, новостям не было конца. Я не вытерпел и предложил родителям полетать на самолете. Ведь они этого еще не испытывали ни разу в своей жизни.
– Куда мне? Кости старые растрясти... - отказалась мать.
А отец согласился:
– Отчего же с такой радости у самого господа бога в гостях не побывать!
Все направились к самолету. Там уже стояла новая группа людей, пришедшая из соседних деревень посмотреть на живого военного летчика, сына колхозного бригадира Григория Миновича
– Узнаешь с такой высоты свою деревню?
– Да я ее с любой высоты узнаю, - смеется отец.
Сделав несколько кругов над Буденновкой и соседними деревнями, мы мягко приземлились. Подбежал Антон, взялся за плоскость, и самолет тихонько подрулил к прежнему месту стоянки.
День клонился к закату, и по-солдатски находчивый моторист выставил на ночь у самолета двух босоногих "часовых" с трофейными немецкими "шмайсерами". Но в эту ночь у самолета ночевала, кажется, вся ребятня деревни.
Вечером в нашу хату набилось полно народу. В основном это были старики и инвалиды. Все здоровые мужчины сражались или на фронте или в партизанских отрядах. Пришлось подробно рассказывать о том, как воевал. Ведь к тому времени я сделал более 200 боевых вылетов, провел около 50 воздушных боев, сбил 16 вражеских самолетов, один раз ходил на таран, дважды был ранен.
– Николай, ты, может, стал большим начальником, раз на своем самолете прилетел? - вкрадчиво спросила моя тетка.
– Что вы? Всего-навсего старший лейтенант, заместитель командира эскадрильи.
– Скажи, а страшно?..
– Чего? - не понял я.
– Ну летать-то.
– Так не страшно, а в бою бывает и страшно. Ведь там - кто кого. Или ты его, или он тебя.
– Да-а, - протянул мужчина с культей вместо правой ноги. На старенькой гимнастерке у него сверкала боевая медаль. - Стало быть, не сладко. Нам в партизанах тоже пришлось похлебать болотной жижи. Даже сейчас еще отрыгивается. Но и мы давали ему прикурить. Однажды, в конце 1942 года, под самым носом у карателей, на станции Выдрея, пустили под откос немецкий эшелон с танками, бронемашинами и штабом дивизии вместе с ее командиром. Ох и шуму было, когда мы генерала на тот свет отправили. Комендант станции застрелился. Из Витебска вызвали новый отряд карателей, а мы и его под откос...
– Николай, а где тебе довелось перед приездом к нам с немцами драться? - спросил отец.
– Да вот в районе Крупок недавно было дело.
– Расскажи, расскажи, - наперебой загудели люди.
Пришлось поведать и эту небольшую историю, которая произошла 28 июня 1944 года. Войска 3-го Белорусского фронта стремительно продвигались вперед. На шоссейных и железных дорогах скапливалось большое количество техники и отступающих войск. Их то и дело бомбила советская авиация. Мне и Алексею Калюжному приказали разведать противника в местах его
– Сзади, слева пара "фоккеров", - передал он мне по радио.
На большой скорости выполнив левый боевой разворот, мы оказались в более выгодном положении, чем немцы, - выше и позади их. Фашистам ничего не оставалось, как встать в вираж. А на вираже, да еще на малой высоте в 600-800 метров Яку с "фоккером" справиться нетрудно. На втором вираже я зашел в хвост стервятнику и одной очередью прошил его. Он неуклюже перевернулся на спину и плюхнулся на землю неподалеку от станции. Второй "фоккер" на бреющем полете пустился к своим, за линию фронта.
Наша беседа явно затягивалась. Меня спрашивали и о положении на фронтах, и какая у нас техника, и чем нас кормят и сколько раз. Односельчан интересовало, где сейчас Гитлер со своими генералами и что он себе думает. Отвечал на вопросы как мог. Когда же рассказал о гибели своих товарищей, все умолкли, у многих появились слезы на глазах. Я затронул живую рану. Почти в каждом доме нашей небольшой деревни недосчитывались мужей, сыновей, братьев, сестер. В боях за Родину погиб и мой младший брат Александр. По счастливой случайности удалось избежать этой участи сестре Екатерине в партизанском отряде. Мы подняли рюмки за тех, кто сложил свои головы на поле брани, кто уже никогда не вернется домой, и лишь фотокарточки в самодельных рамках будут напоминать о них.
– Война идет не на жизнь, а на смерть, - задумчиво произнес отец. Жертвы еще будут, и большие. Это вроде как при облаве на волка. Чем ближе к нему подбираешься, тем свирепее он становится, сильнее клацает зубами. И тут уж к нему с голыми руками не подходи...
Выпив по чарке и закусив, люди вновь возвращались к расспросам. Особенно запомнился престарелый дед Борис из соседней деревни. Его любознательности не было границ.
– Микола, скажи, а если, не дай бог, - дед сплюнул на пол, - фашист подшибет, как головушку-то спасать тогда?
– А для этого, дедушка, у нас у каждого парашют есть. Он из прочной материи. Вот на нем и спускаемся тогда.
– И большой он? - Дед, видимо, не мог выговорить такое мудреное слово, но я его понял.
– Не так, чтобы очень, но хату всю накроет.
– Батюшки мои! Ты бы нам хоть один прислал.
– Зачем он вам, дедуля? - удивился я.
– Как зачем? Да мы из него всем ребятишкам пошили бы портки да рубахи. А то видал, в чем ходят?..
– Все фашисты проклятые побрали, - наперебой заговорили женщины. - Даше онучи теплые и те похватали...
Большинство женщин было босиком, в стареньких, латаных-перелатанных платьях или потертых широких юбках. Некоторые мужчины носили трофейные ботинки с металлическими клепками на подошве, кое-кто - кирзовые сапоги, а рубахи у всех были выгоревшие, старые.
На другом конце деревни взвизгнула гармонь, и до нас донесся девичий голос:
Ох, война, война, война,
Что же ты наделала...
Гармонь вдруг смолкла, вслед оборвался и голос. Где-то безответно пропел петух.
– Что же это у вас на всю деревню один певень? Как же он со всеми курами управится? - улыбнулся Антон.