В высших сферах
Шрифт:
Для Дейтца, ученого и интеллигента, явилось также потрясением сделанное им открытие, что подлинная верность партии выражается наиболее действенно и в неимоверном грохоте крышками столиков в поддержку своих партийных соратников, и во взаимном осыпании презрительными насмешками и колкостями – совсем в духе расходившихся школьников, но при проявлении порой куда меньшей эрудиции, которую обычно демонстрируют последние. Со временем, задолго до того, как он стал лидером оппозиции, Бонар Дейтц и сам научился и тому, и другому,
Дерзкий критикан с задних скамеек выкрикнул:
«Жаль, что с вами нельзя не считаться!»
Его первой инстинктивной реакцией было оставить без внимания эту грубую и глупую попытку сбить его с толку. Однако он понимал, что сторонники ждут от него ответного выпада. Поэтому он выпалил почти без раздумий:
– Желание достопочтенного депутата вполне понятно, поскольку поддерживаемое им правительство давно уже ни с чем не считается, – он сурово и обвиняюще погрозил пальцем через проход. – Но настанет час, когда не считаться с совестью нашей страны будет уже невозможно.
"Слабовато”, – самокритично констатировал про себя Бонар Дейтц. Он подозревал, что премьер-министр, который был особенно силен в словесных перепалках, вышел бы из положения куда достойнее. Но даже и этот его контрудар был встречен оглушительным грохотом столиков, которыми в упоении стучали сидевшие позади него депутаты.
С противоположной стороны в ответ ему раздался глумливый вой, в котором можно было разобрать отдельные вопли: “Ой, ой, вы только послушайте!”, “Вы, что ли, наша совесть?!”…
– К порядку, к порядку! – Спикер вскочил на ноги и поспешно нахлобучил на голову свою треуголку. Неимоверный гвалт постепенно стих.
– Я упомянул о совести нашей страны, – прочувствованно продолжал Бонар Дейтц. – Хотите, я поделюсь с вами, что подсказывает эта совесть мне? Она говорит мне, что мы являемся одним из самых богатых и малонаселенных государств мира. Но тем не менее правительство в лице своего министра по делам иммиграции сообщает нам, что у нас нет места для одного-единственного несчастного человеческого существа…
Какой-то частичкой мозга лидер оппозиции сознавал, что допускает в своих словах неосмотрительную и недальновидную неосторожность. Крайне опасно позволять фиксировать столь недвусмысленно выраженные чувства подобного рода, поскольку любая партия, придя к власти, моментально обнаруживает, что политическая необходимость ограничения иммиграции оказывается столь велика, что с ней нельзя не считаться. Дейтц понимал, что в один прекрасный день ему придется горько пожалеть о вырвавшихся у него сейчас пылких словах.
Однако были моменты, и сейчас наступил один из них, когда его охватывало неодолимое отвращение к политическим компромиссам, к бесконечным сладкоголосым речам. Сегодня он для разнообразия прямо выскажет им все, что думает, и черт
На галерее для прессы, заметил Бонар Дейтц, репортеры строчили в блокнотах, не поднимая голов.
Страстно выступая в защиту Анри Дюваля, какого-то ничтожного субъекта, которого он никогда в жизни и в глаза не видел, Бонар Дейтц продолжал свою речь.
Джеймс Хауден по другую сторону центрального прохода слушал его вполуха. Вот уже несколько минут он следил за стрелкой часов на южной стене зала, висевших под галереей для дам, которая сегодня была заполнена чуть ли не на три четверти. Премьер-министр подсчитал, что очень скоро как минимум треть присутствовавших репортеров покинет зал, чтобы успеть сдать свои материалы в дневные выпуски газет. С приближением срока подписания полос они могут начать исход в любую минуту. Теперь уже внимательно вслушиваясь в слова Бонара Дейтца, премьер-министр ждал удобного случая…
– И вне всяких сомнений, – провозгласил Бонар Дейтц, – бывают минуты, когда гуманные соображения должны возобладать над твердолобой приверженностью букве закона…
Премьер-министр взвился из своего кресла.
– Мистер спикер, не позволит ли лидер оппозиции задать вопрос?
Бонар Дейтц в нерешительности заколебался. Однако это была обычная просьба, и он не видел разумных оснований в ней отказать.
– Пожалуйста, слушаю, – согласился он.
– Уж не предлагает ли лидер оппозиции, – с неожиданной напыщенностью начал Хауден, – чтобы правительство игнорировало закон, закон нашей страны, принятый нашим парламентом…
Его прервал громоподобный гам со стороны оппозиции: “Вопрос, вопрос!”, “Давайте спрашивайте!”, “Да он же речь произносит!”. Из рядов его собственных сторонников неслись ответные выкрики: “К порядку!”, “Слушайте же вопрос!”, “Чего испугались?”.
Бонар Дейтц, севший было на свое место, вскочил на ноги.
– Я подхожу к сути моего вопроса, – громко объявил премьер-министр, перекрывая раздающиеся со всех сторон вопли, – и она крайне проста. – Хауден смолк, дожидаясь, когда установится относительная тишина, и, дождавшись, закончил:
– Поскольку совершенно ясно, что по нашему собственному закону этому несчастному молодому человеку, Анри Дювалю, никоим образом не может быть разрешен въезд в Канаду, я спрашиваю лидера оппозиции, согласен ли он передать это дело в Организацию Объединенных Наций. Могу сообщить, что правительство намерено в любом случае немедленно привлечь внимание Объединенных Наций к этой проблеме Зал мгновенно взорвался невероятным шумом. Выкрики, обвинения и контробвинения автоматными очередями гремели над головами депутатов. Спикер, вытягиваясь на цыпочках, тщетно разевал рот в неслышном крике. Налившись багровой краской, сверкая испепеляющим взглядом, Бонар Дейтц повернулся к премьер-министру и обиженно возопил: