В заколдованном лесу
Шрифт:
Наш дилижанс под звон бубенцов и щелканье кнута прибыл в Мюзияк в начале второй половины дня. Слуга вынес мой багаж, и несколько мгновений спустя я уже устроился под вымышленным именем в лучшей комнате постоялого двора. Из своего окна я увидел ярмарочную площадь несколько старых домов с величественными подъездами, горстку низеньких домиков и густую зелень какого-то парка, закрывавшего вдали линию горизонта. Я хорошо помнил, что этот парк примыкал к замку. Значит, старинная обитель Мюзияков находилась где-то здесь, на расстоянии нескольких ружейных выстрелов. Я даже почувствовал легкое недомогание от охвативших меня радости, опасения, горечи и надежды. Мне захотелось закричать, и, сраженный силой
Ориентировался я без особых трудностей и сразу же направил свои столы к верхней части поселка, так как намеревался посетить нотариуса. Жив ли еще метр Керек? Если да, то он наверняка не откажет мне в помощи. Поскольку было очень жарко — не помню, говорил ли я вам, что дело было в августе, — я решил зайти в церковь. Остановившись на какой-то момент в тени колонны, я посмотрел на баптистерий, где мой крестный отец — граф де Савез — держал меня над купелью. Он тоже исчез в этом революционном водовороте, так же как и моя тетка — Аньес де Лезей и ее две дочери — Франсуаза и Аделаида. И вот я — последний отпрыск этой могучей ветви, срубленной топором в самом расцвете… При этой мысли отчаяние камнем легло мне на плечи, поэтому, когда я стучался к нотариусу, настроение мое было мрачным. Оно стало еще более мрачным, когда я узнал, что метр Керек умер, а его контора принадлежит теперь некоему метру Меньяну, имя которого я услышал впервые. Когда меня ввели в его комнату, я отметил, что вид он имел компанейский и приветливый.
Очки придавали его взгляду какой-то оттенок молодости, удивления, внушавший доверие. Я сразу же почувствовал, что смогу довериться ему и рассказать о своей жизни. Тут он весьма любезно поинтересовался, кто я такой.
— Пьер Орельен де Мюзияк! — не колеблясь, ответил я.
Лицо этого добряка стало пунцовым, и он принялся мять свои маленькие грациозные руки.
— Господин граф, — очень трогательно пробормотал он, — господин граф… Возможно ли это!…
Будучи крайне удивленным, он подошел ко мне, и мы долгое время стояли молча, испытывая сильное волнение. Наконец он взял себя в руки и предложил мне подробно рассказать историю своей жизни.
— Боже мой!… Боже мой!… — то и дело повторял он в то время как я описывал ему плачевную картину нашего существования в Англии. Потом, сняв очки, он стал рассматривать меня своими близорукими глазами, в которых читалась беспредельная доброта. Когда же я окончил свой рассказ, он горячо сжал мои руки.
— Господин граф, — воскликнул он, — еще никогда в жизни я не слышал столь волнующего рассказа, и вы видите, насколько я потрясен услышанным! Я весь к вашим услугам — располагайте мною по своему усмотрению.
— Прежде всего, — сказал я, — мне бы хотелось оставаться инкогнито — по крайней мере до моего очередного указания. Малейшего намека будет достаточно для того, чтобы зародить у барона подозрения и обречь мои планы на провал. И еще бы мне хотелось, чтобы вы поговорили с ним и выяснили его намерения.
— Увы, — вздохнул нотариус. — Увы, господин граф.
— Что это значит?
— Да то, что барон Эрбо не болтливого десятка, и, признаюсь, я никогда не видел его.
— Как же так? Даже в день составления купчей?
— Контракт составлял не я, а мой предшественник — метр Керек, это произошло буквально за несколько дней до его кончины. Господь принял его бедную душу!
— Но неужели с тех пор?..
— С тех пор я часто
— Как?! Вас ни разу не пригласили в замок?
— Ни разу. Эрбо не принимает у себя никого.
— Отчего же?
— Оттого, что они знают, господин граф, что этот замок принадлежит не им. Между нами говоря, они купили его за бесценок, но все же в Мюзияке они чувствуют себя чужаками. Появись они в поселке, с ними бы никто даже и не поздоровался. А к их кучеру Антуану здесь тоже относятся с недоверием. Наши люди не любят его и всякий раз дают ему понять это.
— Но.
— Да нет же, господин граф! Здесь дело ясное. Все вас только и ждут, как мессию, да и сам барон уже долгие годы живет в страхе, опасаясь вашего возвращения. Стоит вам только появиться, как он сразу же уберется отсюда.
— Спасибо, — пробормотал я, весьма смущенный простотой и откровенностью этого доброго малого. — Однако в мои намерения вовсе не входит выгонять этого господина. У него, вероятно, семья.
— Да, он женат, — подтвердил нотариус. — И у него есть дочка… похоже, прехорошенькая. Иногда, по вечерам, ее видят прогуливающейся в глубине парка.
— А сколько ей лет?
— Двадцать, и зовут ее Клер.
— Однако она не виновата в том, что отец нажил состояние на службе у Бонапарта.
— Разумеется, нет!… И все же чувства, испытываемые нашими согражданами по отношению к ее семье, не являются тайной и, я полагаю, даже доставляют ей страдания. К ее изголовью уже неоднократно призывали врача. Рассказывают, что она несколько… странновата. Все это весьма печально.
— Быть может, это из-за нее, — предположил я, — Эрбо живут столь уединенно.
— Нет, господин граф. Они замкнулись потому, что прослышали о проявлениях враждебности, жертвами которой стали предыдущие владельцы замка.
Его первый покупатель — некий Мерлен, — выйдя покрасоваться в поселок, вызвал своим появлением даже небольшой бунт. Его чуть было не забросали камнями, и ему пришлось окопаться за водяным рвом. А когда он выходил прогуляться в парк, то на нижних ветвях дубов висели манекены с дощечками на шее и надписью: «Смерть члену Конвента!» Затем кто-то отравил его собак. И тогда, побежденный одиночеством и страхом он повесился. Несколько месяцев спустя ему на смену появился некий Леон де Дерф, которому сразу же устроили настоящую травлю. Я не в силах перечислить все оскорбления, которым он подвергался. Дошло даже до того, что он вообще не высовывал носу из замка без своего ружья. Мало-помалу он начал худеть, одичал и, в конце концов, лишился рассудка. Пришлось его увезти в карете и когда она проезжала через поселок, было слышно, как он внутри воет и стучит кулаками. Затем многие годы замок стоял бесхозным. Эрбо купил его тогда, когда Бонапарт уже отрекся от престола. Возможно он желал найти себе убежище вдали от Парижа, где власти начали преследования сторонников Императора. Наши люди оставили семью барона в покое, увидев что новые хозяева замка ведут себя крайне скромно.
Чтобы вы господин граф, могли представить себе, как они ведут себя, скажу лишь, что когда им изредка случается проезжать через поселок, то занавеси кареты всегда тщательно задернуты, так что даже профиль сидящих внутри невозможно различить.
— Знаете ли вы — воскликнул я, — какую вы вызвали во мне жалость по отношению к этим людям?! Я хочу немедленно написать им письмо и предложить выгодную сделку ибо я вовсе не из тех людей, которые пользуются чьим-либо затруднительным положением извлекая при этом для себя максимальную выгоду. Я, увы, уже не столь богат, но никто не посмеет сказать. Нотариус возвел обе руки к небу, словно священник перед алтарем.