В заповедной глуши
Шрифт:
И стрелами тьмы полосуют всё мимо,
и мимо,
и мимо,
и мимо меня - по друзьям...
по друзьям...
109.
по друзьям...
по друзьям...
Солярного дыма удушливо-едкий заслон
Довьётся до дома в дожде,
И кто-то в ту ночь постучит в опечаленный дом
Руками смертельной тоски, как небесной водой!
Надежд моих выкроен
клок,
Из горьких невзгод
полотна...
Но слуги Харона всё прыг,
да всё скок,
И сжата во мне с каждым выстрелом злее,
и злее,
и всё бесконечней - война...
война...
война...
война...
Мы прём на рожон, сатанея в азарте вражды -
Как все: душу в зубы и пыльный ландшафт - на таран!
Привычка войны - полужить в пол-воды, в пол-беды -
Внутри надырявила тысячи ноющих ран!
Кладут
к колоску колосок,
Сжинают жнецы
без труда...
Их медные косы всё прыг,
да всё скок,
Как в землю, как в небо вонзаются в память мою -
навсегда,
навсегда,
навсегда...(1.)
– Тот, кто сложил эту песню, сам не знает, что он гений, - сказал тихо Михал Святос-лавич, опуская гитару.
– Может быть, он гениальней Пушкина, Лермонтова... Потому что это всё такая правда...
– Кто такой Харон?
– с угрюмой требовательностью спросил Витька.
– Харон в греческой мифологии перевозчик умерших через реку подземного царства до врат Аида. Ему для уплаты за перевоз покойнику клали в рот монету, - пояснил Валька тоже хмуро.
– Но в данном случае это просто образ, конечно... Дядя Михал, а вы много воевали?
– Много, - ответил лесник.
– Мне сорок шесть... С восемьдесят второго и до девяносто пятого почти непрерывно. И, кстати, без российского гражданства. Я после первой Че-ченской ушёл в отставку. Потому что это уже не война... Хотел остаться в России. Я же там с шестнадцати лет почти постоянно жил... А мне и говорят: а у вас гражданс-тва нет, Ельжевский Михал Святославич.
– Правда?
– звеняще спросил Валька, поднимая голову.
– Это правда?!
– Правда... Я и уехал сюда. И не пожалел...
– Вот суки, - потрясённо сказал Витька, тоже поднимая лицо.
– Это ещё ничего. Вместе с нами казаки воевали, из Казахстана и из Киргизии. Доброво-льцы. Так их вообще потом как наёмников ловить и сажать стали...
___________________________________________________________________________________________________________________
1. Слова Д. Уткина
110.
– Мой маэстро... де ла Рош...
– вспомнил Валька, - ну, я про него говорил... Он воевал у казаков.Только уже во Вторую чеченскую...Там тоже были добровольцы из разных мест. И ещё сербы были, и греки, и немцы...
– Хороший он человек, наверное, - задумчиво сказал Михал Святославич.
– Я бы познако-мился... Сыграть ещё?
– Дайте я, - попросил Валька.
– А пальцы гнутся?
– прищурился Михал Святославич.
– Как-нибудь, - таким же прищуром ответил мальчишка. Помолчал и задумчиво сказал: - Это Димка пел. Один мой... друг. У него дядя погиб на "Курске"(1.). Я не знаю. Может, сам Димка это и сочинил. (2.) Не знаю... Это белым стихом. Без рифмы.
– Серым песком укрыло, илом позатянуло,
и освятила память, и отразило небо
черную субмарину в молниях русской боли,
черную субмарину ужаса и отваги.
Время рассеет слухи, ветер развеет вести,
сильные сего мира ложью заменят правду,
только родных героев не позабыть вовеки,
в смертную беспредельность вглядываясь бессонно.
Кто-то сказал, что ночью мать одного матроса,
обезумев от горя, шла по воде без страха,
и призывала сына, спящего в смутной бездне,
и под ее ногами не расступалось море,
ибо сильнее моря это страданье было.
Если б она взглянула выцветшими глазами,
если б она взглянула ввысь, где играют бури,
то перед ней всплыла бы, пересекая тучи,
северная легенда - черная субмарина.
Верно хранят Россию, в небо взойдя над нею,