В зеркалах

Стоун Роберт

Мгновение спустя Минноу снова взял трубку и набрал домашний номер Клода Буржуа. Мистер Буржуа говорил чуть заплетающимся языком: он уже выпил свой мартини, съел свой ужин и лег спать, как было хорошо известно Калвину Минноу.

— Послушай, Клод, на втором этапе нашей операции у тебя работал парень по имени Морган Рейни?

— Да, конечно, Калвин. Псих, каких мало.

— Скверный подбор кадров, Клод. Очень скверный.

Мистер Буржуа промолчал.

— Он действительно из тех Рейни?

— Да, конечно, Калвин. То есть

потому я его и взял. Я видел, что у него не все дома, но я думал…

— Вот что, Клод. Он только что был у меня. Он красный. Он угрожал нам.

— Сукин сын, — сказал Клод Буржуа. — Псих паршивый. Я так и знал.

— Пришли-ка мне материалы на эту мразь, слышишь?

— Конечно пришлю.

— Погоди, Клод. Не знаешь, он ни с кем тут не связан? Его тебе кто-нибудь рекомендовал?

— Калвин, насколько мне известно, он — пустое место. Ну, только, что он — Рейни. Я бы не стал из-за него волноваться.

— Ну, волноваться придется ему. А, Клод?

— Да, конечно, Калвин. Потому что он угрожал тебе.

— Угрожал нам, — поправил Калвин Минноу.

— Ну да, — сказал Клод Буржуа. — Угрожал нам.

— Пока, Клод.

Калвин Минноу положил трубку и откинулся в кресле. Придется подобрать все материалы и о мистере Буржуа.

Рейни шел между ярко-зелеными газонами административного центра. Солнце еще не зашло, и стеклянные здания за его спиной сверкали, как полярные льды. По улице проносились вереницы автомобилей с невидимыми шоферами за сияющими ветровыми стеклами.

Он перешел улицу, неся в себе присутствие Калвина Минноу, как причащающийся несет в себе благодать причастия, тающего на его языке.

Высокопоставленные чиновники, поздно покидающие кабинеты, шли группами к месту стоянки своих машин; Рейни шел среди них, слушал их голоса, узнавая их, и склонял голову набок, чтобы лучше расслышать, как они прощаются. На углу Канал-стрит он увидел газетные заголовки, сообщавшие, сколько в этот день было убито во Вьетнаме азиатов, и вспомнил голос Калвина Минноу и холодную поверхность его письменного стола.

В магазинах подержанных вещей на Канал-стрит гремели радиоприемники. Проходя мимо них, Рейни слышал исступленный голос Рейнхарта, что-то бессмысленно выкрикивающий средь треска помех. Рейни шел по заполненному толпой тротуару, и в его ушах отдавалось бормотание Рейнхарта; все эти недели во время своих обходов он слышал его — из будок чистильщиков, из лавок, из проезжающих машин.

Ему хотелось скорее вернуться домой и записать все, что он чувствовал. Его уничтожает время, думал он. Он настолько искривлен теперь, что оно само, час за часом, день за днем подтачивает его. Он решил не принимать сегодня вечером успокоительного, не ложиться, а все записать, если сможет, или просто обдумать положение. Ему необходимо было трезво увидеть перспективу жизни. Ему казалось, что много раз его вдохновляла на дело пронзительная ясность цели, и всякий раз истирающее сопротивление

бесформенного времени лишало его способности действовать. Больше он этого не допустит.

Он быстро прошел по тихой Шартр-стрит.

Во внутреннем дворике слышны были громкие голоса из квартиры Богдановича — голоса северян, самоуверенные и чуть гнусавые. Он миновал этот этаж, а на следующем увидел, что дверь Рейнхарта открыта; женщина Рейнхарта лежала на кровати и читала Библию. Он остановился и несколько секунд постоял, пока она не оторвала взгляд от книги. Уже на своей площадке он услышал, как она захлопнула дверь.

Он подошел к стенному шкафу и достал дневник; он не открывал его со времен первой (она же последняя) записи, — это было несколько недель назад. С горькой улыбкой он прочел последнюю фразу записи:

«Я ушел, ощущая себя сломленным».

Сегодня он себя сломленным не ощущал: стоявший перед глазами образ Калвина Минноу придавал ему сил.

Но писать он не стал.

Очень долго он расхаживал по комнате, стараясь решить, что же сделать. Иногда он готов был начать молиться, но это давно уже потеряло для него смысл: он боялся, что его обличения будут затемнены внутренним эмоциональным надрывом и суть их утратится. Он был крайне возбужден, но не хотел принимать таблеток.

Все больше и больше он думал о Рейнхарте: голос Рейнхарта преследовал его на улицах, Рейнхарт занимал какое-то неясное место в паутине хищной власти, против которой он готовился восстать. Он решил, что должен начать с него.

Это будет нелегко, подумал он, но все-таки он еще раз пойдет к Рейнхарту.

Он спустился по лестнице и постучал в дверь. Джеральдина приотворила ее, не снимая цепочки, и хмуро поглядела на него. От нее пахло виски.

— Мне надо бы поговорить с Рейнхартом, — сказал ей Рейни.

— Я не знаю, где Рейнхарт, приятель. Я его уже давно не видела.

— А, — сказал Рейни и подумал, как привычно стало для него разговаривать с людьми через щели чуть приоткрытых дверей. И подумав так, он улыбнулся.

Джеральдина угрюмо смотрела на него.

— Я… я все время слышу его по радио, — сказал он, смутившись.

— Да. Я тоже слышала его по радио, но я выключила приемник.

Он помедлил, собираясь уйти, и тут обнаружил, что ему очень хотелось бы остаться у нее.

На улице взвыла полицейская сирена. Джеральдина открыла дверь. Они с Рейни подошли к перилам и поглядели поверх стены внутреннего дворика. У тротуара стояла полицейская машина, но, хотя сирена выла уже больше минуты, из машины никто не выходил.

Этажом ниже вышел Богданович и тоже смотрел на машину.

— Что-то они долго оповещают о своем прибытии, — сказала Джеральдина.

Затем из машины вылезли двое полицейских в форме и человек в синем штатском костюме. Они принялись барабанить кулаками в ворота внутреннего дворика: