В зеркале сатиры
Шрифт:
— И пошел обивать судебные пороги?
— Нет, дорогой мой, должна порадовать вас. У него хватило ума не делать этого. Он решил действовать каким-то другим путем.
— Скажите, как я могу связаться с ним?
— А разве я знаю? Он же разведчик. Хотя и бывший. Ждите, может быть, он вам пришлет открытку. Или почтовых голубей. Так, кажется, в кино бывает?
Хлопнула, наконец, дверь, скрипнул в замочной скважине ключ. Они ушли, а мы остались одни, чтобы вдоволь насладиться желанным покоем перед жестоким
В ДЕВЯТНАДЦАТЬ НОЛЬ-НОЛЬ
Рассказ Буфетной стойки, продолженный Копией шишкинских «Мишек»
— А пиво, Наденька, того…
— Что значит «того»?
— Горькое, как редька. И где вы только такое берете?
— Как будто не знаешь! Одна у нас и мать и мачеха — база. Что там есть, то и берем. А если пиво горькое, мне ни холодно, ни жарко. Я его не пью.
— И правильно делаешь, Надя. От такого пива в организме серьезные осложнения могут произойти… Открой еще бутылочку.
— Может быть, хватит? Ведь третья.
— Не хватит, дорогая, не хватит. Пойми, Надя, я конченый человек. Вот не напишу контрольную — вышибут из института. И пускай, все равно жить осталось совсем пустяки! Пропащий я, пропащий. Где мне сейчас полагалось быть? Внизу. Сидеть в ресторане и на командировочных толкачей глаза таращить, а я у тебя вот торчу и вполне добровольно ввожу в организм отраву. Брр! Интересно, какие яды в этом пойле? Ну да ничего, гадать недолго. Рано утречком положат меня, раба божьего, на стол и животик ножичком — чик-чик!
— Перестань, Колька!
— Разольют ваше, с позволения сказать, пиво по колбочкам, пробирочкам, на свет посмотрят. И напишут: «Общее отравление организма…»
Такой разговор происходил в тот вечер между моей хозяйкой — буфетчицей «Унжи» Надеждой Барминой и Николаем Боревым. И когда он довел Надю, что называется, до белого каления, она не выдержала и, подбежав к столику, за которым сидел Борев, выхватила у него недопитую бутылку.
— Не дам больше!
А Борев, не меняя печально-лирического тона, продолжал:
— Ну, потом заштопают, конечно. В гроб положат, гражданскую панихиду устроят. Придут сотрудники. Шеф наш, товарищ Архипов, тоже придет, хотя и считает меня никудышным работником. Но на этот случай он меня реабилитирует. Посмертно, так сказать. А вот Витька Немцов — тот не явится. Некогда ему, он товарищ серьезный. Не придет, ну и черт с ним! А ты, Надюша, я знаю, придешь. Потому что любишь меня. Любишь и жалеешь…
Тут Надя схватила салфетку и по-настоящему разрыдалась.
— Плачь, Надя, пока мы одни. А то там, на людях, тебе, может быть, и поплакать не удастся…
Но поплакать и тут не удалось: в буфет вошел Сербин.
— Мир входящему!
— Испорчен со вчерашнего дня.
— Тогда вот что, милая. Организуй нам ужин на три персоны.
— А что вам?
— Сто граммов и соленый огурец — малым набором называется. Сто пятьдесят, кружка пива и сосиски — это уже большой джентльменский набор. Так нам ни то и ни другое. Мы люди простые. Рыжиков, значит, подашь, лососины, икры зернистой, сливочного масла. И три порции котлет по-киевски.
Надя вынула из кармана блокнот и стала записывать.
— А пить что будете?
— «Столичной» бутылочку, армянского три звездочки, пива…
— Пива не берите! — сказала Надя и снова всхлипнула.
— Да, гражданин, я тоже не советую, — вмешался Борев. — Один тем пивом уже отравился. А сразу четыре покойника на такой город, как наш, многовато будет.
— А, ну-ну. Если пиво поганое, тогда боржомчику принеси. И все к девятнадцати ноль-ноль. Люблю точность.
С этими словами Сербин ушел. А Борев спросил:
— Этот любитель точности в восемнадцатом номере живет?
— Да, в восемнадцатом. Он интересует тебя?
— Он — ни капельки. А вот то, что останется от сегодняшнего их пиршества, — очень. Ты у них посуду будешь забирать?
— Я.
— Прошу, Надя, когда соберешь посуду и мусор всякий, ничего не выбрасывай. Оставь все на подносе и салфеткой прикрой для верности. Я утром забегу к тебе, посмотрю. Ну, до свидания! Мне ведь и на самом деле контрольную писать.
Потом он подошел, перегнулся через меня, Буфетную стойку, и поцеловал Надю.
— В воскресенье, как договорились, идем на трамплин, не забудь лыжи хорошенько смазать. Ну, пока!
Я услышала еще один звонкий поцелуй.
— И приведи свой носик в порядок, глазки холодной водой пополощи. Будь умницей, не растравляй себя.
Борев ушел, но тут же вернулся и сказал на прощание:
— А пиво, между прочим, замечательное. Так что прибереги мне бутылочку.
На следующем этапе эстафету снова принимаю я, Копия шишкинских «Мишек». Теперь мой рассказ.
Когда Сербин вернулся из буфета и вошел в номер, Огнецвет прибирал свою кровать.
— Будет ужин, — сказал Сербин. — Скромный, как суточные командированного. Так что пусть не тревожится устроитель приема: счет будет небольшой. Если, конечно, гость наш не разойдется.
— А охоч до горилки?
— Спрашивается! Он даже афоризм такой придумал: «Как ни бьешься, а к вечеру напьешься».
— По теории, выходит, пьет.
— Глотает и не морщится. Рассказывают, что денежные знаки тоже проворно подбирает. Зоб у него как у утки: только наклюется, глядь, опять у кормушки стоит.