В железном веке

Нексе Мартин Андерсен

Потому-то всех как обухом по голове ударило, когда разнесся слух, что владелец Хутора на Ключах отошел от руководства Союзом обороны. Доискиваясь, почему бы это могло случиться, все единодушно пришли к выводу, что он подкуплен правительством при посредничестве депутата округи. Что ловко то ловко, тут уж ничего не скажешь!

Йенс Воруп много разъезжал, а когда оставался дома, Дел у него было по горло. Марии пришлось привыкнуть к его постоянным разъездам и к тому, что она никогда не знала, куда и на какой срок он уехал. Она заставляла Арне спать в кровати отца — так ей

все-таки было уютнее. А утром, когда она открывала глаза, случалось, что отец и сын лежали рядом.

Мария привыкла к отлучкам мужа. Удивительное дело, к чему только человек не привыкает!

Если бы она хоть знала, о чем он думает, что замышляет? Но в последнее время Йенс отмалчивался, когда она расспрашивала его, а без расспросов и подавно ничего не рассказывал. Казалось, что, с тех пор как финансовые затруднения остались позади, он уже не так нуждался в ней. А в поступках его она не умела как следует разобраться. У него теперь ни по одному вопросу не существовало собственного мнения; вся его жизнь свелась к одной заботе: не упустить момент. Марии мучительно недоставало доверия, которым Йенс так избаловал ее в последнее время. Пусть ездит, раз без этого обойтись нельзя, только бы не скрывал от нее своих планов!

Однажды Мария зашла к мужу в кабинет. Он сидел за столом и выписывал длинные ряды цифр на бумаге.

— Ты теперь всегда занят по горло, даже в те редкие дни, когда бываешь дома, — с досадой сказала она, становясь за его спиной. Она оперлась коленом о его стул, лицо у нее было обиженное и расстроенное. Всякий раз, как ее колено касалось его, Йенс Воруп нервно вздрагивал; наконец он обернулся.

— Тебе что-нибудь нужно? — с раздражением спросил он.

Мария взяла карандаш у него из рук и положила на письменный стол.

— Да, нужно, очень нужно, Йенс! Ты ведь, как-никак, мой муж, и я хочу знать, чем ты собственно занят?

— Ах, это только так, приблизительный подсчет. Я должен принять на хранение казенное зерно. — Он отвечал ей небрежно и тотчас же опять схватился за карандаш.

— Ах, вот как! — с нескрываемым удивлением произнесла Мария. — Это что-то новое. До сих пор ты был яростным противником подобных мероприятий. Или уж теперь лисы стали гусей сторожить? — Она рассмеялась и подняла его голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

Веки его чуть-чуть дрогнули.

— Меня переубедили, — серьезно отвечал он, — и я больше уже не противник этих мер.

— Ну, тогда можно по крайней мере надеяться, что казенное зерно будет храниться лучше, чем до сих пор. — Она выпустила из рук его голову и молча смотрела в пространство, словно ища чего-то, вероятно объяснения всему, что происходило. Она всегда была против его борьбы с мероприятиями, которые должны были обеспечить кусок хлеба бедным людям; неужто же и он теперь проникся ее убеждениями? — Ты хочешь взять на себя хранение, Йенс, чтобы зерно никого не вводило в соблазн, как вы любили шутить, не так ли? Ах, Йенс, как это меня радует, как это хорошо с твоей стороны! А с тем, другим, покончено! И как удачно, что мы столько продали, — ведь у нас теперь места хоть отбавляй! Ты, надо думать, не собираешься

превратить в склад грундтвигианскую церковь? — Она весело рассмеялась и запустила обе руки в его растрепанную шевелюру. Как хорошо сейчас у нее на душе! Йенс замигал глазами. Вот так иногда сорвется какое-нибудь слово, а она уж и пойдет фантазировать!

— Я не собираюсь хранить его у себя, — спокойно отвечал он. — На определенных условиях я переуступил это право Андерсу Нэррегору. Он часто оказывал мне услуги, а теперь ему очень важно закрепить за собой право хранения зерна; сам же он, будучи депутатом ригсдага, не может ходатайствовать об этом перед правительством.

— Но у него же нет складских помещений!

— Правильно. Но зерно будет храниться не у него, а у его зятя, мельника. Это во всех отношениях разумно. — Улыбка заиграла на лице Йенса Ворупа; он умолк, но все еще улыбался.

Мария тревожно взглянула на него.

— Ну, я опять, видно, стала дурочкой! Никак не пойму: почему самое разумное хранить зерно у мельника?

— Потому что он лучше других справится с этим. Мария быстро сняла руку с его плеча, но осталась стоять за его стулом и молчала, — молчала так долго, что Йенсу стало как-то не по себе. Он обернулся с глуповатым выражением лица, — сейчас он походил на дурачливого мальчишку, уличенного в шалости, но, встретив ее остекленевший взгляд, он невольно опустил глаза.

— До сих пор ты был честным человеком, Йенс, — тихо, почти шопотом, проговорила она.

Он вскочил с места, в глазах его сверкнуло адское пламя; таким Мария его еще никогда не видела.

— Надеюсь, что я и сейчас им остался! — крикнул он, сжимая кулаки, точно для удара. — Если ты другого мнения, нам лучше сейчас же разойтись! — Он зашагал по комнате постепенно успокаиваясь; дыханье со свистом вырывалось из его груди. Затем он приблизился к ней и остановился. — Довольно мы, крестьяне, позволяли топтать себя. Теперь борьба идет на равных правах! — Последние слова он выкрикнул во весь голос и ударил кулаком по столу так, что стекла задребезжали.

— Но я полагала, что с этим ты покончил? — Мария растерялась.

— Теперь мы сражаемся другим оружием, но нельзя же забывать цель борьбы.

— Мне кажется, что вам бы следовало либо сражаться с поднятым забралом, либо помогать государству в поддержании порядка, — одно из двух. Ведь государство в виде компенсации за зерно снабжает нас дешевой кукурузой.

— Так ведь это же, чорт возьми, его обязанность, если оно не хочет, чтобы важнейшая статья дохода полетела ко всем чертям!

Мария почувствовала, что почва уходит у нее из-под ног.

— А ты уверен, что это именно компенсация за зерно? И кто же от этого пострадает? — Она хотела положить руку ему на плечо, успокоить его, но он стремительно отпрянул.

— Мы, крестьяне, не вправе разыгрывать из себя благотворителей, нам тоже никто ничего даром не дает, — резко ответил он. — А кроме того, я, а никто иной, добился, чтобы в нашей округе бедняки получали зерно для посева. Об этом ты, наверно, позабыла. Ведь что бы я ни делал — все плохо! — Он горько рассмеялся.