В железном веке

Нексе Мартин Андерсен

— Но ведь ты же добавил эти двадцать пять тысяч, и еще ровно столько же, чтобы его выкупить. Так я во всяком случае поняла.

Йенс Воруп принужденно засмеялся.

— Право же, мать, ты меня смешишь! Пожалуйста, загляни в мой бумажник. В нем ровно столько же денег, сколько было перед продажей. Ни больше и ни меньше. Но в результате этой операции хутор стал стоить на пятьдесят тысяч больше, и это уже наша прибыль.

У Марии голова шла кругом.

— Да разве же ты заработал эти деньги? — недоверчиво спросила она.

— Видишь ли, тот, у которого я его перекупил, получил от меня обязательство на

двадцать пять тысяч крон. В остальном же я их, конечно, заработал.

— Но я хочу понять, можешь ли ты пустить эти деньги в оборот, если захочешь?

У Йенса Ворупа был такой вид, словно бестолковость жены приводит его в отчаяние.

— Собственно говоря, нет, но ведь это решающей роли не играет. Разве мы забиваем свиней или снимаем урожай, когда нам этого хочется? И тем не менее мы и то и другое считаем реальной ценностью. Сначала все должно созреть!

Убедить он ее не сумел. Но тем не менее она снова почувствовала себя побежденной. Действительно ли он считает, что они, оставшись владельцами хутора, увеличили свое состояние на пятьдесят тысяч? У нее, наоборот, составилось впечатление, что хутор ускользает из их рук и что вдобавок на нем лежат теперь еще лишние двадцать пять тысяч долга.

Он видел ее растерянность и недоверие.

— Сегодня мы бы получили за него не меньше ста пятидесяти тысяч!

— На бумаге, — в голосе ее послышалась насмешка.

— Да, на бумаге. Но чем бумага отличается от наличных денег? Это старинный крестьянский предрассудок, что все расчеты должны производиться только наличными. А потом ведь и наличные в конце концов тоже только бумага! О нет! Мария совсем не намерена остаться вместе с детьми без крыши над головой.

— Тебе все-таки следовало бы спросить меня, прежде чем что-либо предпринимать, — тихонько сказала она.

— Впредь так оно и будет, мать, — решительно отвечал Йенс, обнимая ее. — На этот раз я действительно поступил необдуманно, но больше это не повторится. А сейчас ты уже не сердишься на меня, правда?

Сердится? Странное ощущение овладело Марией. У нее подгибались колени и сердце билось едва-едва, словно она перенесла какое-то большое горе. Печально, очень печально! Странно даже представить себе, что родной хутор был уже продан, а она ничего об этом не знала, и только случайность спасла ее от необходимости оставить родной дом и уйти с детьми куда-то в неизвестность, как уходят цыгане.

Мария непрестанно думала об этом и после отъезда Йенса, по большей части в часы, когда укладывала детей спать. Боль, прежде не знакомая ей, теперь не оставляла ее. И страх! Ибо кто мог поручиться, что подобная история не повторится, особенно теперь, когда он с такой страстью предался торговле, спекуляции. Может быть, в эту самую минуту он сидит где-нибудь и запродает то, что для нее и детей равноценно жизни? Ей казалось, что он уложил в чемодан и взял с собой в дорогу ее сердце, все сердца, приверженные к Хутору на Ключах, чтобы проиграть их, если придет охота, первому встречному. Неужели она так мало верит ему? Ведь он же дал ей слово. Увы, Мария должна была признаться себе: она ему не верила!

Неизвестность! Неизвестность протянула свою мохнатую лапу к ее маленькому мирку, и теперь ей уже не найти покоя. На поверхность все время всплывало что-то новое, ранее неведомое; жизнь вокруг нее стала шаткой и ненадежной;

грозовая атмосфера, воцарившаяся в Европе, внезапно перенеслась, казалось, и сюда; люди дрогли, как на сквозняке. И почему он вечно в разъездах, этот Йенс, а ее оставляет одну? Почему он вечно трясется по дорогам или в поездах, а заботу о хуторе, о земле взвалил на ее плечи и работников? Родной хутор, видно, стал пасынком для него.

Почему они только и делают, что разъезжают по всей стране, — он и другие крестьяне, — вместо того чтобы сидеть дома и трудиться, как прежде? Словно волки, рыщут они то тут, то там, в местах, где им и искать-то нечего, — в погоне за удачей толпами кочуют по маленьким и большим городам! В прежние времена поездка в столицу была большим событием, свершавшимся не более раза в год. И ездили туда обычно торжественно, всем семейством. Муж и жена ходили в театр, посещали ригсдаг, осматривали Зоологический сад. Как весело и уютно жили они тогда!

Со всем этим покончено, так же как покончено с любовью к родному дому. И виной тому война. Война, собственно даже не затронувшая их страны! Нет больше уютных еженедельных встреч, когда люди приходили друг к другу, чтобы немножко поиграть в карты, спеть хором несколько песен из песенника Высшей народной школы и поболтать о том о сем. Кружок чтения распался, общеобразовательные лекции больше не читались. «Война виновата, — говорили всё, — война!», — хотя в стране никакой войны не было. Это пустой предлог, который выдумали мужья, чтобы отвязаться от жен. Теперь они встречаются только друг с другом в трактирах и в стенах Высшей народной школы, целый день слоняются без дела и вечно обсуждают планы каких-то спекуляций, о которых им собственно и думать не подобает. Да еще рассуждают, как бы побольше «зашибить» денег, — выражение, раньше употреблявшееся только барышниками! И при всем том они, видно, чувствуют себя отнюдь неплохо; во всяком случае Йенс всегда возвращается из поездок веселый и возбужденный.

Мария Воруп не сердилась на мужа — «сердиться» было не то слово. Пусть себе пляшут вокруг золотого тельца, сколько их душе угодно, и Йенс пусть пляшет вместе с другими, раз уж он иначе не может, — но пусть привыкает к мысли, что она его за это осуждает! Теперь даже не знаешь, к каким людям его причислить. Вечно трется среди прожектеров и спекулянтов. У него и честолюбия уже не осталось: он больше не стремится слыть самым дельным хуторянином в стране. Более того, он, кажется, стал с презрением смотреть на честный труд крестьянина. Торговать, наживаться — вот лозунг Йенса и ему подобных! А если им иногда и удается положить себе в карман немного того золота, за которым они охотятся, — то, спрашивается, за чей счет? Дрожь охватывала Марию при одной этой мысли.

VIII

Редкий день проходил теперь без того, чтобы Мария не заглянула в «Тихий уголок»; для нее это стало необходимостью. И прежде всего ей необходим был отец. Хоть она и жила хозяйкой на своем родном хуторе, но ей казалось, что связь с детством и юностью порвалась для нее навеки. Марии представлялось, что ее, как растение, с корнем вырвали и пересадили на бесплодную, мертвую почву. И с каждым днем она вое больше чувствовала, какой это великий источник силы — ощущать себя вросшей корнями в привычную, плодородную почву.