В. Маяковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
– Давайте разговаривать!
Никто на трибуну не идет. Просят читать стихи. Поэт читает "Солнце".
Спрашивает:
– Сегодняшняя аудитория, наверное, не бывала на моих выступлениях?
Голоса:
– Не бывали! не бывали!
Маяковский:
– Значит, можно читать все стихи?
Голоса:
– Да! Да! Можно! Просим!
Поэт читает "Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру". Дружно аплодируют. Потом большая пауза. Все ждут следующего стихотворения.
Маяковский к аудитории:
–
Кто-то идет к трибуне. Маяковский сходит с трибуны и скрывается от слушателей за щитом направо от трибуны. Говорит студент Макаров. Он заявляет, что непонятны стихи, помещенные в сборнике "Литература 20–го века".
На трибуне появляется поэт:
– Какие стихи непонятны?
С места кричат:
– "Облако в штанах".
Маяковский читает записку, переданную ему непосредственно из аудитории: "Верно ли, что Хлебников гениальный поэт, а вы, Маяковский, перед ним мразь?" В аудитории сильный шум, некоторые смеются, многие возмущены.
Маяковский:
– Я не соревнуюсь с поэтами, поэтов не меряю по себе. Это было бы глупо. <...> У нас, к сожалению, мало поэтов. На сто пятьдесят миллионов населения должно быть по крайней мере сто пятьдесят поэтов, а у нас их два–три.
Крики:
– Какие? Назовите! Перечислите!
Маяковский:
– Хороший поэт Светлов, неплохой поэт Сельвинский, хороший поэт Асеев.
Голоса:
– Сколько насчитали? Себя исключаете?
Маяковский иронически:
– Исключаю.
Много возгласов, вопросов о Демьяне Бедном.
Маяковский:
– Многие считают, что поэт тот, кто пишет лирические стишки, поэтические картинки. А Демьян Бедный пишет агитки, политические вещи.
Слово получает Зайцев.
Маяковский предупреждает:
– Мы разговаривать будем так: товарищ выступает, и я сразу буду на выступление отвечать.
Маяковский сходит вниз, садится на ступеньку трибуны, сидит с закрытыми глазами, прислонившись к стенке, едва видимый некоторым из публики. Мне стало страшно. Владимир Владимирович не держится на ногах и не просит принести стул. Я хотел принести стул, но посчитал неудобным бросить обязанности ведущего протокол. Я подумал: "Вот она, голгофа аудитории".
Зайцев:
– Товарищи! Рабочие не понимают Маяковского из–за маяковской манеры разбивать строчки.
На трибуне поэт. Он отвечает наглецу:
– Лет через пятнадцать–двадцать культурный уровень трудящихся повысится, и все мои произведения станут понятны всем.
Поэт уступает место следующему наглецу из студентов, Михееву. Этот говорит:
– Пусть Маяковский докажет, что его через двадцать лет будут читать. (Смех.) Если товарищ Маяковский не докажет этого, не стоит заниматься писанием.
Председательствующий передает поэту записку. Маяковский читает: "Какова идея стихотворения "Солнце?"
Ответ:
– Это стихотворение шуточное. Основная его мысль – свети, несмотря на безрадостную
Михеев, стоящий на лесенке трибуны:
– Как безрадостную?
Следующий оратор, кажется Макаров:
– Маяковский поэт. А я – люблю поэзию. Люблю читать стихи. Я люблю всех поэтов, могу читать любого. (Смех.) Маяковского я не мог читать ни в какой аудитории. (Слушатели шумят. Шум увеличивается.) Тише, товарищи! Тише! Да, не мог читать. А я – ничего декламирую...
Слушатели смеются, шумят, говорить не дают. Болван онемел, но с трибуны не сходит.
Из последних рядов женский голос нахально и пискливо:
– А что вы написали о Ленине?
Еще голос:
– Прочтите "Мы не верим".
Поэт опять на трибуне. Распростер правую руку над нами. Обращается к слушателям:
– Тихо, товарищи!
Вытесняет предыдущего оратора, пытавшегося говорить, объявляет:
– Я читаю о смерти Ленина.
Излагает план поэмы и начинает читать со слов: "Если бы выставить в музее плачущего большевика..." – читает до конца. Читает с потрясающей силой. Слушатели отвечают бурными аплодисментами. Все взволнованы.
Вытесненный с трибуны болван появляется снова и заявляет:
– Маяковский говорит, что уже двадцать лет пишет. Но он много говорит о себе, много себя восхваляет. Нужно бросить это дело. Маяковскому нужно заняться настоящей работой.
Поэт, потрясенный наглой брехней, опять вытесняет наглеца и взволнованно заявляет:
– Предыдущий оратор говорил глупости: за сорок пять минут я ничего не говорил о себе.
Голос:
– Надо доказать.
Поэт предлагает поднять руки тем, кто не понимает его стихи. Поднимают приблизительно двадцать пять процентов слушателей.
Я не успеваю записывать.
Поэт читает записку и заявляет:
– Мне говорят, что я не пишу о деревне, о колхозах. Если бы вы читали газеты, прочли бы "Урожайный марш" и "Марш двадцати пяти тысяч". Беда не в том, что я не пишу о колхозах, а в том, что о них не пишет никто. (Смех.)
Слово получает студент Честной:
– Многие отнекиваются от Маяковского словами "непонятен". Для меня Маяковский не непонятен, а не воспринимаем. (Смех.) Я считаю, что Маяковский прав, что его будут понимать через более или менее продолжительный промежуток времени, через десятилетия.
Слово получает студент Крикун (оратор пьяный):
– Как отсталые рабочие воспринимают реконструкцию народного хозяйства и прежде всего той промышленной единицы, в которой они сами работают? Инертно, с некоторым сопротивлением. Реконструкцию литературы, которую производит Маяковский, воспринимают инертно, консервативно, в штыки. Ориентация писателя должна быть на пролетариат. У Маяковского правильная ориентация. Но Маяковский делает перегибы в своей работе, как партийцы в своей политической деятельности. Есть у Маяковского стихотворение, в котором на полутора страницах повторяется тик–так, тик–так.