В. Маяковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
Он задорно посмотрел на всех и, взяв этюд, отнес его в свою комнату.
Как-то весной к нам в мастерскую пришла позировать молоденькая, очень миловидная натурщица. Мы уже давно перешли на рисование натурщиков и получили от Петра Ивановича немало указаний о том, как передавать нежность очертаний молодого лица.
Натурщицу усадили на место, указали положение головы, она направила в намеченную точку взгляд своих голубых глаз, опушенных густыми ресницами, и сеанс начался.
Когда на второй
Петр Иванович долго всматривался в рисунок, сидя на низенькой скамеечке и обхватив руками колени. Потом опустил руку с углем и сердито сказал:
– Ничего не понимаю! Накрутил тут каких-то веревок, узлов... Ведь так только железные дороги обозначают. А еще говорит: "Маяковский удивит мир!" Уж не такими ли вы рисунками собираетесь удивлять мир, голубчик?
Маяковский молчал. Взглянув на своего помрачневшего ученика, Петр Иванович, уже начиная остывать, спросил:
– Да вы скажите прямо, может быть, вам натура не нравится?
– А что тут может нравиться? – пожал плечами Маяковский.– Смазливенькая физиономия с конфетных бумажек и оберток с туалетного мыла Брокар и К0.
– Эх, Маяковский! – вздохнул Петр Иванович, поднимаясь с места.– Мудрить, батенька, будете потом, когда сделаетесь великим художником.– В голосе Петра Ивановича прозвучала досада.– А теперь начинайте–ка снова, да ладом.
Помню, как-то в другой раз, Петр Иванович, рассматривая рисунок Маяковского, нашел в нем подражание Врубелю. Маяковский что-то возразил. Петр Иванович в ответ шутя заметил, что, во всяком случае, фамилия Врубель нравится ему больше, чем фамилия Маяковский.
– А мне,– не смущаясь, заявил Маяковский,– фамилия Маяковский нравится гораздо больше.
Петр Иванович только головой покачал.
Летом мы перешли на рисование обнаженных фигур.
Однажды к нам пришла позировать натурщица, высокая стройная женщина лет тридцати.
Попала она к нам случайно. Ее пригласил позировать художник, мастерская которого находилась на том же этаже, что и наша. Не застав художника дома, натурщица направилась в нашу мастерскую. Петр Иванович договорился с ней.
По тому, как она позировала, было сразу видно, что это профессиональная натурщица с большим опытом. Во время перерывов она надевала золотистый халатик, разгуливала по мастерской, как у себя дома, разглядывала работы учеников и с видом знатока критиковала их.
На третий день натурщица, отстояв первый час, спросила:
– Нет ли у вас что-нибудь накинуть, я позабыла дома свой халатик.
Вопрос застал всех врасплох, и, пока мы соображали, что бы ей предложить, раздалась резкая реплика Маяковского:
– У нас здесь, кажется, не баня, простыни нет.
Натурщица посмотрела на него прищуренными глазами и, быстро сойдя с подмостков, скрылась за ширмами.
К
– Представьте, после каждого сеанса он преподносил мне шикарную коробку конфет.
Маяковский стоял где-то рядом. Услышав эту фразу, он обернулся к натурщице и громко сказал:
– Ну, а у нас, кроме коробки углей, преподнести нечего.
– Какой грубиян, этот ваш Маяковский,– обиженно обратилась натурщица к ученикам.– Я буду жаловаться на него Петру Ивановичу. Впрочем,– вздохнула она,– едва ли из этого что выйдет. Петр Иванович в нем души не чает, только и слышишь: Маяковский да Маяковский...
Хорошо запомнилась мне одна встреча с Маяковским в трамвае.
Был август месяц. У Страстного монастыря я села на трамвай, с трудом втиснувшись на переполненную до отказа площадку.
– Здравствуйте, Иконникова! – вдруг раздался громкий голос Маяковского.– Я узнал вас по вашему оперению. (На мне была надета шляпка с двумя крылышками по бокам.)
– Здравствуйте,– ответила я, отыскивая его глазами.
Проехали остановку.
– Перебирайтесь сюда в вагон,– крикнул Маяковский.– Угощу вас грушей. Во! Смотрите!
Я повернула голову. В высоко поднятой руке он держал большую зеленую грушу.
– Самая лучшая груша в Москве! – громогласно объявил он, привлекая внимание стоящих на площадке.
Я поблагодарила и отказалась.
– Да что вы краснеете, как печеное яблоко,– продолжал Маяковский (на площадке засмеялись),– не стесняйтесь, у меня есть еще одна.
Я отвернулась и стала смотреть в другую сторону.
– Дядя, который в фартуке,– снова раздался голос Маяковского,– посмотрите, что она "взаправду" рассердилась или так, только притворяется.
"Дядя", стоявший за моей спиной, судя по белому фартуку – дворник, вытянув шею, заглянул мне в лицо и деловито доложил под новый взрыв смеха публики:
– Шибко осерчали.
Дни экзаменов в Училище живописи приближались. С первых же дней августа мы стали усиленно готовиться к ним. Время занятий удлинилось на два часа. Петр Иванович всячески "натаскивал" нас, рассказывал о всяких "каверзных" случаях, которые иногда бывали на экзаменах, волновался вместе с нами. Наконец наступили экзамены. Они продолжались, насколько мне помнится, шесть дней.
Маяковский и его друг Леня Кузьмин, застенчивый юноша небольшого роста, сразу же после экзаменов выехали в Петербург: они решили одновременно сдавать в Академию художеств 1. О результатах московских экзаменов друзьям сообщили телеграммой "Большой поступил, маленький – нет".