V.
Шрифт:
– Это убийство.
– Ты что, обратилась в католичество? Милое дело. Нс знаю почему, но в эпоху Декаданса это всегда входит в моду.
– Ты знаешь, что я об этом думаю, – прошептала Эстер.
– Ладно, замнем. Хотя хотел бы я знать. – Некоторое время Слэб помалкивал, боясь растрогаться. Затем принялся что-то подсчитывать на клочке бумаги. – За три сотни, – подытожил он, – мы управимся свозить тебя туда и обратно. Включая питание, если, конечно, ты захочешь есть.
– Мы?
– Вся Шальная Братва. За неделю ты успеешь смотаться в Гавану и обратно. Станешь чемпионкой йо-йо.
– Нет.
Так они препирались, переводя разговор в плоскость метафизики, а день тем временем угасал. Оба понимали, что ничего серьезного не защищают и ничего важного не пытаются доказать. Словно пикировались на вечеринке или болтали о
– Откуда ты знаешь, что там уже обитает новая душа? Откуда ты знаешь, когда душа входит в плоть? Откуда ты знаешь, что у тебя самой есть душа?
246
Лигурийские трактаты – труды Авла Персия Флакка (34 – 62 гг. н. э.), называемого также Лигурийским мудрецом; Гален (130 – 201 гг. н. э.) – греческий врач, автор многих трудов по медицине и философии; Дэвид Рисман (р. 1909 г.) – американский социолог и педагог; Эзра Паунд (1885 – 1972) – американский поэт и критик, наряду с Т. С. Элиотом считается одним из крупнейших представителей «высокого модернизма». Вел профашистские радиопередачи из Италии, что привело после окончания войны к его аресту и тюремному заключению (до 1958 г.).
– Все равно аборт – это убийство собственного ребенка.
– Ребенок, хрененок. Сейчас там лишь сложная белковая молекула, и больше ничего.
– Хоть ты и очень редко моешься, но от нацистского мыла, на которое пошла одна из шести миллионов загубленных еврейских душ, ты бы не отказался.
– Ну, ладно, – пришел в ярость Слэб, – объясни, в чем здесь связь.
После этого разговор перестал быть логичным, но фальшивым и стал фальшивым, но эмоциональным. Они тужились, как пьяницы перед рвотой, изрыгали всевозможные избитые истины, удивительно не подходившие к ситуации, затем огласили чердак бессвязными и бессмысленными воплями, словно пытаясь выблевать собственные внутренние органы, хотя таковые производят полезную работу, только оставаясь внутри.
Когда солнце село, Эстер прекратила разносить по пунктам ущербную мораль Слэба и, растопырив пальцы с острыми ногтями, пошла в атаку на «Датский сыр № 56».
– Давай-давай, – подбодрит Слэб. – Это улучшит текстуру. – Он уже куда-то звонил. – Уинсама нет дома. – Положил трубку, тут же нервно схватил и набрал справочную. – Где можно достать триста долларов? – спросил он. – Нет, банки уже закрыты… Я против ростовщичества. – И процитировал телефонистке что-то из «Cantos» Эзры Паунда. – А почему, кстати, все телефонистки говорят в нос? – Рассмеялся. – Ладно, как-нибудь попробую. – Эстер вскрикнула, сломав ноготь. Слэб повесил трубку. – Ответный удар, – сказал он, – Детка, нам нужны три сотни. У кого-нибудь да найдутся, это уж точно. – Он решил обзвонить всех знакомых, у которых были счета в банке. Через минуту список был исчерпан, а финансовое обеспечение поездки Эстер на юг нисколько не приблизилось. Эстер шарила по комнате в поисках бинта. В конце концов замотала палец туалетной бумагой, которую закрепила резинкой.
– Я что-нибудь придумаю, – пообещал Слэб. – Верь мне, малышка. Ведь я гуманист. – И оба понимали, что она поверит. А как же иначе? Ведь она доверчива и наивна.
Таким образом, Слэб сидел и размышлял, а Эстер мурлыкала себе под нос какую-то мелодию, помахивая в такт обернутым в бумагу пальцем, – возможно, это была старинная любовная песня. Оба ждали (хотя ни за что в этом не признались бы), когда Рауль, Мелвин и остальная Братва соберутся на очередную пьянку; а тем временем краски на громадной картине ежеминутно менялись и отражали все новые световые волны, восполняя собой последние лучи солнца.
Рэйчел, занятая поисками Эстер, к началу вечеринки сильно опоздала. Семь лестничных пролетов вели на чердак, и на каждой лестничной площадке проходившую Рэйчел встречали разнежившиеся парочки, вдребезги пьяные юноши и задумчивые типы, делавшие загадочные пометки в книгах, позаимствованных из библиотеки Слэба, Рауля и Мелвина; все они,
Мелвин, бренча на гитаре и импровизируя слова на народный мотив, пел хвалебную песнь своему славному сожителю, великому гуманисту Слэбу, который есть не кто иной, как а) реформатор профсоюзов и новое воплощение Джо Хилла [247] ; б) лидер мирового пацифистского движения; в) бунтарский дух, уходящий корнями в древние традиции Америки; г) непримиримый борец с фашизмом, частным капиталом, республиканской администрацией и Уэстбруком Пеглером лично [248] .
247
Джо Хилл (1879 – 1915) – американский профсоюзный деятель, автор и исполнитель песен (в частности, автор баллады «Кейси Джонс»). Был арестован по обвинению в убийстве и приговорен к смерти.
248
Уэстбрук Пеглер (1894 – 1969) – американский журналист. В 1941 г. получил Пулитцеровскую премию за борьбу против коррупции, но больше известен своими нападками на государственные институты и популярных личностей.
Пока Мелвин восхвалял Слэба, Рауль мимоходом, как бы в скобках к песне, разъяснил Рэйчел причину этого славословия. Оказывается, Слэб просто решил привлечь народ и теперь, дождавшись предельного заполнения кухни, взгромоздился на мраморный унитаз и потребовал тишины.
– Эстер тут забеременела, – объявил он. – Ей нужны триста долларов, чтобы поехать на Кубу и сделать аборт. – Пьяная Братва разулыбалась до ушей, расчувствовалась, подбодрила Эстер, основательно порылась в карманах и спонтанным проявлением общей гуманности вынесла на свет Божий мелочь, потертые банкноты плюс несколько жетонов метрополитена, а Слэб собрал добычу в старый пробковый шлем с греческими буквами, завалявшийся после какой-то студенческой попойки.
Ко всеобщему удивлению, набралось 295 долларов с мелочью. Слэб торжественно выудил десятку, занятую за пятнадцать минут до своей речи у Фергуса Миксолидийца, который на днях получил стипендию Фонда Форда и теперь страстно жаждал рвануть в Буэнос-Айрес, поскольку у США с Аргентиной нет соглашения о выдаче преступников.
Если Эстер и выражала устный протест против этого мероприятия, то никаких свидетельств этому не зафиксировано уже хотя бы потому, что в кухне было слишком шумно. Закончив сбор пожертвований, Слэб передал шлем Эстер, и затем ей помогли встать на унитаз, с которого она произнесла короткую, но трогательную благодарственную речь. Толпа разразилась аплодисментами, Слэб проревел что-то вроде «В Айдл-уайлд» [249] , вслед за этим их с Эстер подняли на руки и понесли с чердака на лестницу. И лишь один помогавший тащить тела студентик, новичок Шальной Сцены, крякнул в тот вечер не в тон, робко предложив плюнуть на все эти заморочки с поездкой на Кубу и просто сбросить Эстер с лестницы, после чего у нее случится выкидыш, а они смогут потратить собранные деньги на новую пьянку. Студентику быстренько заткнули пасть.
249
Айдл-yaйлд – старое наименование международного аэропорта им. Кеннеди в Нью-Йорке.
– Милостивый Боже, – сказала Рэйчел. Никогда еще не доводилось ей видеть столько красных пьяных рож сразу, столько блевотины, столько вина, пролитого на линолеум. – Мне нужна машина, – обратилась она к Раулю.
– Тачку, – заорал Рауль – Четыре колеса для нашей Рэйч. – Но Братва уже исчерпала запасы щедрости. Призыва никто не услыхал. Возможно, заметив, что Рэйчел отнеслась к поездке на Кубу без особого энтузиазма, все решили, что она помчится в Айдл-уайлд с намерением задержать Эстер. Ей не дали ни одного колеса.