Вадим
Шрифт:
А потом я посидела одна, решив абсолютно честно проанализировать ситуацию. И пришла к выводу, что так оно и есть: иногда на каком-то уровне я хочу, чтобы моего ребенка не стало… но это неясное ощущение родилось уже после того, как возник страх за Илюшку. Присутствие в моей жизни сына — это постоянная боязнь потерять самое дорогое, что у меня есть. И, как я ощущаю, самое хрупкое. Именно с его рождением ко мне пришло осознание непрочности человеческой жизни: достаточно лишь переместить нож на несколько сантиметров вглубь, и она оборвется. Отсюда и все мои видения — напоминания, что смерть может настигнуть в любой момент. Таким образом, мой страх за ребенка — самопитающийся, циклический. Сначала — страх,
Надо сказать, когда я вынесла все это на уровень сознания, клинические проявления не прекратились, но общее ощущение изменилось. Как-то в целом полегчало. Я теперь не боюсь бояться.
Хорошо, что у меня получается вот так, «через голову», разобраться. А то пошла бы к психологам, заставили бы меня пережить в воображении смерть ребенка, вообразить до мельчайших деталей мою жизнь «после» — как встаю на следующее утро, как чищу зубы — знаем мы это, проходили. Возможно, что такой способ подействовал бы: эмоциональное потрясение истощило бы страх. Но подобные методы не для меня: мне важно понимать, что со мной происходит.
Еще у меня появилась мысль, что невроз мой является следствием некоего закона психического равновесия. Мне кажется, у человека существует потребность как в ощущениях вообще, так и в негативных ощущениях в частности: надо же ему хоть чем-то мучиться. Возьмем мое привычное благополучие: сын, муж, любимое дело, деньги, друзья, багаж впечатлений — это же скучно. Чем все это балансировать? Нужна острота, пронзительность, а что уж острее отрицательных эмоций. Мою мысль подтверждает то, что в разные периоды жизни меня мучали разные страхи и негативные рефлексии. То чувство безысходного одиночества, то еще что-нибудь. Когда ниша определенного страха закрывалась — приобретением любви, скажем, — возникал новый повод. Неврозов не случалось лишь в те промежутки времени, когда острых ощущений и так было предостаточно (к примеру, когда я лазила по горам на Аляске). Это закономерно. На войне ведь людей не одолевают чувства абстрактной неудовлетворенности.
Только сейчас подумала: а вдруг происходящее в данный момент с Вадимом той же природы? При полном благополучии — потребность в мучительных переживаниях (и не важно, какая конкретно база под них подводится). Даже если дело обстоит именно так, это не есть причина относиться к его ощущениям несерьезно. У меня ведь страхи реальные, и страдаю я от них на самом деле.
11
Вадим припарковал машину у обочины. Маша помедлила, заглядывая в зеркало, затем выставила великолепно обутую ногу на асфальт. Они направлялись в гости к титулованному художнику, уже пожилому, но сохранившему налет богемности, несмотря на регалии. Почему жена стремилась попасть туда, Вадим так и не понял. Обыкновенное любопытство или желание проникнуть в тот круг людей, в который одни лишь деньги не пропускают? Рассказала она о художнике кратко, но с тем изгибом бровей, который заменял у нее придыхание. Впрочем, Вадим мог превратно истолковать намерения Маши, приписывая ей глупые, с его точки зрения, мотивы.
Дверь открыла женщина; мелькнув улыбкой, она сразу исчезла. Под ноги бросились кошки: Вадим в полумраке запутался в них. Маша схватила его и увлекла в освещенный проем.
За огромным дубовым столом, рассохшимся и засаленным, на лавках и сундуках расположилась компания поизносившихся в затяжных схватках с жизнью людей. Пожав руку хозяину, Вадим оказался на лавке и вместе со всеми смотрел, как тот — длинный, пузатый, величественный старик — долго целует руку его жене. Вадим повторно окинул взглядом собрание, выискивая
Комната, заросшая многолетней грязью, была завешана и заставлена картинами, гравюрами, каталогами, невероятным количеством спиртного и различными сувенирами: антикварными предметами быта, советской атрибутикой, эротическими скульптурами и поделками. На столе находилась немалая часть того же самого, включая армию разномастных бутылок; между этими предметами располагались закуски, многие прямо на покрытой слоем жира и пыли столешнице. Хлеб, сыр, яблоки, холодец, кочан капусты, пук редиса — все раскрошенное, расшкуренное; множество испачканных емкостей разных размеров вместе с шелухой от креветок, пеплом и окурками занимали все остальное место. Далекое подобие этого натюрморта Вадим видывал, будучи студентом.
Последовали тосты, из которых постепенно выяснились личности кое-кого из присутствующих. Грузинский князь был также грузинским художником; две женщины средних лет работали в архивах и издавали никому не известную газету; черноволосая дама, одетая по моде социализма восьмидесятых, оказалась польской журналисткой; пожилой мужчина — моржом. Информация об остальных не поступила.
— Вот послушай, что я сейчас скажу. И тебе сразу станет все понятно, — хозяин перебил на полуслове грузинского художника.
Он говорил громким, великолепно поставленным голосом. Как человек, привыкший узурпировать внимание целых аудиторий и залов. Не гнушался театральными эффектами: значительно приспускал веки, понижал тон, только чтобы потом выкрикнуть еще громче, прятал в углах губ лукавые усмешечки.
— Человек произошел от Бога, вот главное во всех религиях. И я тебе сейчас расскажу одно простое доказательство, и ты сразу поймешь, что Дарвин — мудак. Вот телевизор, у него экран — жидкокристаллический…
Вадима увлек зачин, и он слушал, боясь пропустить хоть слово.
— Жидкие кристаллы — это неорганические материалы, почти превратившиеся в органические. То есть получившие структуру кристаллов. Ты понимаешь?! Ты понимаешь, или нет? Отсюда и следует, что человек произошел от Бога!
Все вокруг понимающе закивали, посмотрели с уважением, благоговейно подняли тост за хозяина. Вадим опрокинул содержимое своего бокала в рот, забыв, что за рулем. Он не совсем понял, что произошло. Искоса посмотрел на жену: Маша пила шампанское и глядела на хозяина с откровенным любопытством, которое вполне могло быть и восхищением — черт ее знает. Последовало продолжение: морж высказался в заискивающем, но самостоятельном тоне:
— Это бесспорно, что каждый человек, занимающийся творческой, серьезной работой… приходит к тому, что человек — от Бога. Но зачем он, человек? Какой смысл в его жизни?
Седовласый хозяин поднял палец:
— А я сейчас скажу. Все очень просто. У меня есть теория. Человек — это приставка к хую. А пизда — это компьютерная станция, переваривающая информацию и создающая новые генетические коды… Поэтому предназначение человека — размножаться. Размножаться, размножаться и жить, заполнять. А потом все станут гениями — да. (Последовала многозначительная пауза, оратор откинул длинную челку со лба.) Вот вообще я считаю — это уже научно доказано… А у меня всю жизнь это ощущение было. Что за нами наблюдают все время. Наша цивилизация — подопытные кролики. С других галактик нас занесли и наблюдают. И хотят, чтоб мы все были серой массой. Но творческие люди… (прикрыл глаза и улыбнулся) гениальные художники… (неопределенный жест рукой в сторону своих картин) — они всегда высовываются. Они превосходят то, что заложили в программу. Вот так.