Вадим
Шрифт:
Он вышел на площадку и закрыл за собой дверь. Послать сюда людей выкинуть все до последней пылинки и квартиру продать… Вадим пожалел, что пришел сюда. Он не хотел обозначать эту точку на карте города.
Лохматая дворняга на этот раз не залаяла, а пыталась приластиться к костюму, пока сторож открывал ворота. Выезжая, Вадим собирался спросить его о кратчайшем пути на шоссе, но не успел: зазвонил мобильный. Маша сказала:
— Привет.
— Привет, — ответил Вадим, и жена неуверенно замолчала, не решаясь поинтересоваться, где он. Вадим тоже молчал. Тогда ей пришлось спросить, плюнув на гордость:
— Дома скоро будешь?
— Да, наверное.
— Ну ладно, целую.
Когда
Затем появилась Маша, чтобы уложить его спать. Моргнула на Вадима своим повседневным взглядом, непроницаемо-теплым, будто цигейковая шуба. Посмотрев Маше вслед, Вадим понял, что не сможет остаться в квартире наедине с женой, не вынесет своего одиночества, выставленного на обозрение им обоим. Он взялся за ручку двери, решив снять номер в гостинице. Но тут его посетила мысль: если сейчас уйдет, то лишь добавит путаницы в сумбур уже существующий.
Поэтому в гостиницу он не пошел: лежал в своей кровати и не мог заснуть. В голове у него был только один беспокойный обрывок — не мысль даже, а так, не вполне оформившийся клочок, хвостик недопереваренной ситуации. И было ему одному просторно и отчасти гадко. Относился же этот хвостик к загадочному факту Сашиной женитьбы.
14
Мои страхи, связанные с возможной смертью ребенка и прочими ужасными вещами, постепенно разрешились. Я много о них думала. Казалось бы, все знают, что страх ничего не предотвратит — наоборот, он может спровоцировать то, чего ты боишься. Но достучаться до своего бессознательного, объяснить ему это довольно трудно. Не стану хвастать, будто мне это удалось. Но я сумела докопаться до причин происходящего со мной.
Я отношусь к определенному типу людей: такие люди считают, что все в жизни зависит только от них самих. Подобное мировоззрение помогает достигать целей, жить активно, нести ответственность. Но в моем случае, мне кажется, случился перегиб — я замахнулась на вещи, которые на самом деле находятся вне моей компетенции. Невозможно все предвидеть, все учесть, все просчитать. Бывает так: идешь, и кирпич падает на голову. Ведь бывает же! Огромная часть реальности мои предпочтения не учитывает. Поэтому бессмысленно не принимать то, на что ты повлиять не в силах. Следует спокойно и разумно действовать в границах своих возможностей. Я могу только то, что я могу.
Осознание этого и было самым важным. Я не стану клиентом психбольницы. Во всяком случае, пока.
Думаю, мой психоз в некотором роде показателен. Я сопротивляюсь реальности и своей скромной роли в ней. Я не могу принять собственное бессилие. Это вполне естественно: человек осознает свою конечность, зависимость — унижающую его, лишающую свободы выбора — и сопротивляется. Поэтому я и пишу, наверное: я нашла мир, в котором могу распоряжаться и устанавливать законы сама. А действительность, увы, пока преподносит лишь подтверждения небезграничности моих возможностей. Отношения с Вадимом достигли, кажется, низшей точки. Илюшка стал задумчивым и грустным. И еще я ходила в «Новый мир» и отдала туда свое первое произведение. Они прочли и сказали: «Довольно интересно, но не для наших читателей.
Вернувшись домой, я почти заплакала. Казалось бы, куда уж хуже? Но потом я увидела в одном американском журнале заметку молодого успешного писателя, обращенную как раз к начинающим авторам:
Как с дьяволом, нужно бороться с соблазном думать о редакторах хорошо. Все они без исключения — во всяком, случае, в течение длительных промежутков времени — некомпетентны или невменяемы. Суть их профессии состоит в том, что они слишком много читают. Отсюда результат: изнуренные и пресыщенные, они не могут увидеть талант, даже если тот спляшет у них перед носом. Как и писатели, редакторы находятся под невыносимым бременем: они должны выбирать книги, которые будут покупаться или хотя бы принесут почет издателю, — и потому становятся гиперкритичными пугливыми циниками. Часто они осознанно или (гораздо чаще) неосознанно идут на поводу у невысказываемой вслух политики издательства или журнала, на который работают… Короче, молодым писателям будет полезнее думать о редакторах как об ограниченных людях, но относиться к ним, по возможности, вежливо.
Прочитанное меня отчасти утешило.
Но я решила в любом случае проанализировать полученную рецензию. Отправилась на встречу редакции «Нового мира» с читателями и с облегчением отметила: действительно, мой роман адресован более молодой аудитории. Читальный зал библиотеки, в котором происходила встреча, был оккупирован пятью десятками старых бабушек. Десять из них вязали чулок в продолжение всего вечера. Нужно учесть, что в моем романе одну такую бабушку убивают просто за то, что она старуха. И тогда становится понятно, что опубликование моего произведения не могло соответствовать политике журнала.
Далее: меня очень задело то, что мой роман посчитали более интересным для женщин, нежели для мужчин. Я стала припоминать известные тексты, написанные женщинами: набралось только с десяток серьезных. Затем стала опрашивать знакомых мужчин: что они читали из написанного женщинами и что им понравилось. Информации я получила немного. Во-первых, читали мало и в основном для ознакомления с тем, как думают и что из себя представляют женщины. Во-вторых, все опрашиваемые утверждали, что мужчины думают совсем по-другому, нежели женщины. Однако все попытки выяснить, как именно думают мужчины, успехом не увенчались.
Например, с одним из моих знакомых, которым я дала почитать часть моего романа, у нас состоялась следующая беседа:
— Я прочел, и мне понравилось. То есть мне понравилось, как написано. Но то, что написано, — не очень. Это очень женское. Вот я бы лично не стал это читать просто так, если бы не ты это написала…
Я:
— Я сама понимаю, что это женское. Но вот почему? Почему это женское? Что в нем женского?
Он:
— Ну… Там столько рассуждений, вот это обсасывается, другое… Мужчины так не думают…
— А как они думают?
— Ну… не так. Я не знаю как. Потому что я не такой, как все мужчины. Только я знаю, что так не думают.
Буквально дни и ночи напролет я стала рассуждать сама с собой на тему: а как они думают? Они точно не любят «сопли». Но ведь они тоже люди, им тоже свойственны переживания, они тоже любят… Я это знаю по опыту.
Одна моя приятельница сказала следующее:
— Мужчины любят, как собаки. Любят, но об этом не думают.
Интересно, почему же тогда эти собаки относятся к нам, думающим, снисходительно?