Ваенга эир
Шрифт:
Октябрь принёс настоящие холода, не столько низкую температуру, сколько резкий пронизывающий ветер. Отношения между англичанами и русскими, наоборот, потеплели. Даже многозначительные взгляды офицеров-особистов не сдерживали. Людей из двух таких разных стран объединило общее северное небо.
Вечера становились длиннее. Кто-то из британцев умудрился притащить в клуб настоящую шотландскую волынку. Неужели спрятал её в кокпите "Харрикейна", когда гнали машины с авианосца на Ваенгу? Никто так и не узнал.
Русские учили иностранцев своим песням. Одна через годы станет гимном северных
Отпусти тормоза, и земля на мгновенье замрёт.
А потом, оттолкнувшись, растает в рассветной дали.
И внимая всем сердцем ожившему слову - полёт,
Оставляем внизу притяжение старушки Земли.
(Олег Неменок)
В ясную погоду Мира, можно сказать, летала вместе со всеми - до самой посадки неотлучно сидела около радиста. Как и в тот день, когда в воздух поднялась четвёрка из двух пар - Хоу, Смита, Сафонова и Кухаренко. Монморанси чинно ждал снаружи. Бедный пёс привык и к стуже, и что хозяин гораздо больше времени уделяет не ему, а тёмноволосой женщине.
Кузнецов глянул на часы - скоро стемнеет. Можно было дать команду о возвращении на Ваенгу, когда в репродукторе услышал голос Хоу.
– Гунны! Шест... Ноу! Восем!
– Восемь "Мессеров", - уточнил Кухаренко.
– И бомбардировщиков дохрена.
Не сложно было угадать приказ Сафонова.
– Атакуем!
В закуток радиста ворвалась обычная какофония воздушного боя.
– Отсекаем "Мессов". Вег! Ёа бомберз!
– О'кей!
– откликнулся Хоу. Даже через помехи радиосвязи слышалось его крайнее напряжение - одних только "эмилей" было вдвое больше, а четвёрка с Ваенги надеялась пощипать и бомбардировщики.
Ни для кого не являлось секретом, что Мира в такие минуты больше всего ждала, когда в репродукторе раздастся голос обычно немногословного Смита. И он действительно прозвучал.
– Four... Четыре гунна... Help me!
– У него дым идёт...
– крикнул Сафонов, а Кухаренко взмолился:
– Тяни к нашим!
Они все пытались поддержать, помочь.
– Come on! Jump!
– надрывался Хоу.
Ему вторил Сафонов.
– Прыгай! Саджент! Джамп! Садиться опасно...
В эфире гремели только три голоса.
Мира с побледневшим лицом повернулась к Кузнецову.
– Это он... Товарищ генерал, один Харрикейн сел в тундре!
– На нейтралке? Твою ж налево... Петров! Соедини меня с Мурманском!
У девушки брызнули слёзы.
– Там сержант Смит... Кто-нибудь к нему вылетит?
Генерал был неумолим.
– Тундра - сплошные камни. Даже "Эр-пятый" не сможет. Ждём, когда пехота его вытащит. Не впервой. Обойдётся.
Не согласившись с генералом, страшно взвыл Монморанси...
Спаниель оказался прав. Двумя днями позднее он лежал на пузе, опустив морду на лапы. Монморанси не умел читать, не мог разобрать надпись на кресте - Sergeant N.Smith, No. 81 Squadron No. 151 Wing RAF. Чуть ниже - KIFA, погиб в лётном происшествии. И без всяких надписей пёс знал: под крестом - хозяин.
Грохнул залп салюта.
От кладбища шли втроём - Сафонов с Кухаренко, Мира чуть сбоку. Хоу догнал их с собакой на поводке.
Он протянул капитану пилотку Королевских ВВС и произнёс длинную
– Борис Феоктистович... Вег просит вас взять на память. Говорит, что уверен - вы сможете сражаться на Харрикейнах, мстить немцам за Смита...
– Мира явственно сглотнула комок.
– Когда летели сюда, не понимали толком - зачем. Хоть русские и союзники, но на Севере это их... В смысле - наша война, не англичан. Теперь они знают: чужой войны не бывает. Она одна на всех.
– У нас не заржавеет, - вставил Кухаренко.
Порывистым движением Мира отобрала пилотку и прижала к лицу. Но её ждал другой подарок.
– Мы скоро улетаем из Ваенги. Монморанси лучше будет с вами.
Хоу отдал петлю поводка.
Сафонов крепко пожал руку англичанину.
Глава пятая. Командир полка
Зима для Евгении сложилась на удивление спокойно. В "Харрикейнах" замёрзла гидравлика, и командир смешанного авиационного полка оказался прикованным к земле. Он буквально дневал и ночевал на службе, тем более в Заполярье слово "день" носило довольно условный характер. Но сам не летал и не рисковал, занимаясь обеспечением бомбардировщиков-торпедоносцев.
Евгения тоже не сидела сложа руки - она была фельдшером. Ранения, травмы, обморожения... Иногда лётчик сажал свою машину такой искалеченный, что диву давались - как он не умер в воздухе. Порой лишь пилот оставался живым, тела штурмана, радиста и хвостового стрелка успевали задубеть на морозе. Их с трудом вытаскивали из самолёта.
К весне союзники прислали новые истребители - американские "Томагавки" и "Киттихоки".
– Сегодня погода... Летите?
Сафонов повязал тёплый английский шарф. В военное время здесь никто не относился строго к соблюдению формы.
Обнял жену.
– Как прикажут. Игорёк ещё кашляет?
Сына он практически не видел.
– Меньше, но... Боюсь, ещё одна зима на Севере его доконает.
– Ну, ничего. Немца от Москвы отбросили. Чуть потеплеет - езжайте к моим в Тулу.
– Поверить не могу... Мой Борька - командир полка. И как тебе?
Она была готова болтать с ним о чём угодно - вот так, одетым, на пороге квартиры. И в Ваенге редко видятся, а если уехать на Большую землю...
– Хреново. Что без патронов перед двумя "Мессерами". А своим слабака показать не могу, ни Алёшке-раздолбаю, ни остальным... Одно дело самому или, там, эскадрилья... Да и на аэродроме хлопот полон рот, каких раньше не знал.
– То есть больше командовать - меньше летать?
– Нет, Женечка. Только личным примером.
– Опять...
– Не волнуйся за меня. Я обязательно вернусь.
– Па-апка!
Разбуженный разговором, в прихожую влетел Игорь. В руке сжимал маленький краснозвёздный самолёт - он и спал с ним.
Отец подбросил сынишку над головой, очень аккуратно, чтоб не задеть близкие стены. Война зачастую отнимает не только жизнь целиком, но и отдельные, чрезвычайно важные куски жизни - часы, что мог бы уделить сыну, Сафонов проводил за совещаниями, разносом нерадивых подчинённых, "выбиванием" топлива, боеприпасов, запчастей, за отписками и приписками, тысячью других дел. Что поделаешь - служба.