Вагрия. Варяги Руси Яра: очерк деполитизированной историографии

Чудинов Валерий Алексеевич

«В новые концепции Б. Д. Грекова, С. В. Юшкова, М. Н. Тихомирова и других историков взгляды В. О. Ключевского не вписывались. Роль географического фактора в истории Руси, а он играл немалое место в концепциях многих маститых отечественных исследователей первой четверти века, замалчивалась. Обусловленность природной средой уступила место социологическим объяснениям.

Результаты сказались очень скоро. Если репрессии и гонения порой и обходили стороной тех или иных представителей академической науки, то чувство самосохранения и стремление защититься от полной конъюнктурности заставляли их уходить в замкнутое источниковедение. Возникли две науки – официальная, до предела подчиненная идеологии тоталитарного государства и воплощавшаяся в обобщающих трудах, вузовских и школьных учебниках, и конкретная. Именно последняя и была той отдушиной, при которой можно было писать и заниматься “собственно” наукой, оставаясь максимально искренним. Эта работа в области изучения ранней русской истории не прерывалась» [97, с. 153]. И опять речь идет о полуправде. Влияние природной среды нельзя недоучитывать, что показал еще Шарль Монтескьё, однако в обществе,

безусловно, сильны и социальные причины. В этом смысле учение Карла Маркса явилось определенной подвижкой в понимании исторического процесса. Однако делом самих историков было понимать географический и экономический детерминизм либо как важные факторы, определяющие исторический процесс в совокупности, либо как единственную причину исторического процесса, отменяющую все прочие причинные обусловленности. И если они стали усердствовать, разбивая лоб, и молиться на Маркса, то мне очень трудно поверить в то, что это было лишь желанием избежать репрессий. Не менее сильной была и иная мотивация: утереть нос «буржуазным историкам», показать, что, опираясь на Маркса, можно продвинуться в понимании истории значительно дальше. На самом деле перед историками в этом направлении открылось огромное поле для творческой деятельности в исследовании влияния социальных факторов, чем они и воспользовались. А то, что археологи вскрывали меньшие площади раскопов по сравнению с зарубежными коллегами, годами не успевали обрабатывать полученный в полевых условиях материал, делали весьма куцые выводы из полученных археологических данных, в этом идеологический отдел ЦК КПСС абсолютно не виноват. Присутствие варяжских или скандинавских изделий на местах их находок никакими Пленумами ЦК КПСС не порицалось. Так что, не отрицая гонений на историографию (а гонениям в советское время подвергались многие науки), все же хочу заметить, что сваливать отставание нынешней отечественной историографии от западной только на идеологию, не вскрывая собственных промахов, не следует, это как раз и передает позицию неискренности.

Но помимо социальных факторов существуют и политические, влияние той или иной страны в определенный исторический период. А вот тут-то современная академическая историография и получила максимальный пробел. По сути дела, до моих исследований абсолютно ничего не было известно ни о Яровой Руси, ни о хане варягов Николае Кродо, ни о существовании Руси Славян. Хотя достаточно было всего лишь рассмотреть пару миниатюр Радзивилловской летописи с большим увеличением. Тут уж идеология абсолютно ни при чем. Это – пробел академической историографии в методике исследований. И он обусловлен ее собственным консерватизмом.

Довоенные исследования советских археологов. Но вернемся к статье Е. Н. Носова: «Перед самой войной экспедиция В. И. Равдоникаса провела значительные раскопки скандинавского могильника в урочище Плакун в Старой Ладоге, а в 1945 г. в печати появилась первая информация о результатах этих работ [108, с. 40–41]. Тогда же А. Н. Юзефович провел антропологические определения костных останков из могильника у церкви Климента в Старой Ладоге и пришел к выводу, что значительная часть погребенных принадлежала германскому (скандинавскому) типу (работа, написанная для Кратких сообщений Института антропологии и этнографии, к сожалению, не была издана, но сохранилась в архиве и была известна исследователям, занимавшимся Ладогой) [178]» [97, с. 153–154]. И опять полуправда: не указана датировка скелетов. Скорее всего, были захоронены германские воины XI–XII вв. А эти данные автоматически переносятся на более ранних варягов и скандинавов.

«Е. А. Рыдзевская, как историк и филолог работавшая в центральном археологическом учреждении страны ГАИМК – ИИМК АН СССР, в 1930–1940 гг. вела активное изучение скандинавских источников по истории Древней Руси и русско-скандинавским связям [119]. Примечательно, что ее сводка по Старой Ладоге в древнесеверной литературе, остающаяся ценнейшим источником вплоть до наших дней, была опубликована в том же номере Кратких сообщений, что и статья В. И. Равдоникаса о плакунском могильнике [120, с. 51–65]. Конкретные примеры постоянного накопления в 1930–1940 гг. археологических материалов о скандинавских древностях на Руси нетрудно продолжать» [97, с. 154]. К сожалению, опять под скандинавами тут понимаются германцы, а не русские.

«Можно было заставить замолчать исследователей, но нельзя было остановить саму мысль и появление все новых свидетельств интенсивных русско-скандинавских контактов. Заложенная школа русской истории, традиции анализа источника, критического отношения к факту и интерпретации, воспитываемые в стенах дореволюционных университетов, не исчезали при идеологическом окрике» [97, с. 154]. Иными словами, люди, не умеющие читать надписи на артефактах, мнили себя учеными, продолжающими «традиции анализа источника, воспитываемые в стенах дореволюционных университетов», тогда как их противники, продолжающие линию М. В. Ломоносова и русских преданий, очевидно, занимались только «идеологическим окриком». И мысль, очевидно, была присуща только норманистам, тогда как их противники, вероятно, были совершенно безмозглыми идеологами и полными неучами, не получившими университетского образования. Странная логика!

«Однако в целом разгром, учиненный за железным занавесом на Востоке, отбросил отечественную историю назад» [97, с. 154]. А тут мы с удивлением читаем перл Е. Н. Носова. Итак, из данной фразы можно понять, что железный занавес существовал в нашем отечестве (говорится только о нем) лишь на Востоке, но не на Западе; стало быть, по мнению данного исследователя, с немцами и скандинавами мы могли встречаться, сколько душа пожелает и обсуждать любые проблемы. Далее археолог всерьез полагает, что отбросить можно не историографию, а саму историю, которая спокойно может перемешаться вспять по времени. Понятно, что такого рода откровения допускает только академическая наука; университетские ученые меньшего ранга о существовании некой «машины времени» истории даже не подозревают.

«Утрачивались традиции, утрачивалась способность мыслить и критически оценивать источник. Присутствие “правильной идеи” и начальные ссылки

на классиков марксизма и “направляющие” статьи оправдывали вольное обращение с материалом в угоду идеологическим догмам. Прямым образом это касалось и археологии, где общие исторические или социологические выводы отнюдь не следуют прямым образом из археологических данных» [97, с. 154]. Опять неясно, какое все это имеет отношение к рассматриваемой проблеме. Если на территории Руси обнаружено присутствие скандинавских изделий, то это – факт (хотя, как мы выше показали, еще не полный, поскольку сами скандинавы были русскими), а потому и вывод (при любом идеологическом давлении) будет однозначным, а именно: Русь была как-то связана (то ли торговлей, то ли переселением людей, то ли трофеями русских воинов) со Скандинавией. Никаких идеологических догм по поводу русско-скандинавских связей в раннем Средневековье в марксизме-ленинизме не существовало, и это я хорошо знаю, поскольку преподавал марксистско-ленинскую философию в советское время в течение 16 лет. Точно так же марксизм абсолютно нигде не призывал вольно обращаться с историческим материалом и ломать историографию применительно к варягам и скандинавам. Похоже, что филиппика Е. Н. Носова направлена не против марксизма-ленинизма как такового, а против попыток его применения к археологии. Но этим как раз и не занимались ни философы марксизма, ни идеологический отдел ЦК КПСС, а исключительно руководство археологическими НИИ. Иными словами, все эти идеологические клише нафантазировали сами же археологи, стараясь быть святее папы и бежать впереди паровоза. А теперь, когда их старое руководство ушло (кто на пенсию, кто в мир иной), виноватыми оказались не археологи, а идеологи. Точь-в-точь как в отношении кибернетики, которую наш первый академик в этой области и разработчик отечественных ЭВМ Аксель Берг в «Философском словаре» назвал «продажной девкой капитализма, призванной оглуплять трудящихся», а позже на этом основании клеймили советскую философию. Но ни у Маркса, ни у Ленина мы не найдем никакого намека на атрибуцию кибернетики как какой-либо отрасли знания – ее тогда не было и никаких предпосылок ее появления также не прослеживалось. Да и трудящиеся ничего не знали ни о какой кибернетике. Просто Берг решил перестраховаться от возможных конкурентов среди своих же отечественных ученых. Так что идеология в советское время выступала сильным оружием для сведения счетов с другими такими же советскими учеными.

Сочувствие зарубежным коллегам.«Занавес нанес непоправимый урон и западной археологической науке. Помимо того что и она, особенно в середине столетия, была отнюдь не без идеологических шор, исследователи оказались оторванными от источников, от новых фактов (еще в начале 1960-х гг. официальными властями не поощрялись визиты в СССР скандинавских археологов для изучения в музеях и архивах конкретных материалов эпохи викингов (см. [130, с. 192])» [97, с. 154]. Еще одно удивительное утверждение: оказывается, западная наука, в которой не было никакого марксизма-ленинизма, тоже развивалась отнюдь не без идеологических шор! Но причем тогда марксизм-ленинизм? Не проще ли сказать, что сами отечественные археологи пытались получить, опираясь на марксизм-ленинизм, некие преимущества для развития именно своей школы и именно своего направления исследования? Сходное использование идеологии, хотя и другой, наблюдалось и у скандинавских исследователей. Далее, непонятно, в чем суть «железного занавеса», который обычно приписывался СССР, если «в начале 1960-х гг. официальными властями не поощрялись визиты в СССР скандинавских археологов»? Речь-то идет о скандинавских властях, отнюдь не о советских!

«Настольными книгами (своего рода первоисточниками) западных археологов и историков, занимавшихся этим периодом русской истории, до самого недавнего времени оставался (а зачастую остается и сейчас) труд Т. Арне, опубликованный в 1914 г., который, проехав по России и посетив многие музеи, смог издать каталог известных тогда здесь находок скандинавского облика, и книга В. И. Равдоникаса, увидевшая свет в Стокгольме на немецком языке в 1930 г. [185, 223]. Характерно, что даже в солидных исследованиях самого последнего времени многих ведущих западных историков и археологов мы не найдем упоминания о могильнике Плакун, о германских чертах в антропологии Ладоги и Шестовиц, а обнаружим весьма поверхностное знакомство с материалами раскопок древнерусских городов и т. д. [193], хотя многие из имеющихся фактов, казалось бы, находятся в русле их построений. Объяснение лишь одно – эта информация, вполне доступная советским исследователям, на западе долгое время просто не была известна [97, с. 154–155]. Тут Е. Н. Носов явно противоречит сам себе. Только что он сокрушался насчет отставания советской археологической науки от западной в силу влияния марксистской идеологии, как вдруг он полагает, что фактический материал, накопленный отечественной археологией, вполне мог бы пригодиться западной археологии, которая о его существовании даже не подозревает. Говоря без обиняков, это означает, что база данных, накопленная отечественными археологами, существенно опережает западные ожидания – и это вопреки «тлетворному» влиянию марксизма-ленинизма. Иными словами, марксизм был совершенно ни при чем.

Успехи советской археологии в 1950-е гг. «Со второй половины 1950-х гг., с ходом хрущевской либерализации жизни страны, начинает ослабевать и идеологический прессинг на общественные науки, что ощутимо проявилось не сразу, а к началу 1960-х гг. Наряду с этим 1950-е гг. явились годами интенсивных раскопок поселений и могильников, которые имеют принципиальное значение для понимания роли варягов в Восточной Европе. Продолжалось систематическое археологическое изучение Ладоги, гнёздовского могильника, крупных курганных комплексов на Верхней Волге и т. д. (обзор работ по этим памятникам с упором на скандинавскую тематику – см. [60, с. 227–230]). Все это давало новый материал, который постепенно входил в научный оборот независимо от характера его общей оценки исследователями непосредственно при публикации» [97, с. 155]. Заметим, что теперь Е. Н. Носов переходит к рассмотрению достижений археологии по десятилетиям в чисто количественном отношении – археологи стали копать курганные комплексы на Верхней Волге, как если бы без хрущевской оттепели их лопаты и метелочки были не в состоянии совершать привычные археологические движения.