Вакансия
Шрифт:
– Не слишком удобно так далеко ходить, – заметил Дорожкин.
– Полезно размяться, – не согласился Тюрин. – Да и редко кто звонит. Договариваюсь со всеми по телефону в основном. Кому очень надо, могут найти меня в ремесленном. Я там деревообработку веду и географию. А тут дочь моя командует в основном. Но сегодня суббота.
В ангаре было прохладно, но не холодно. Все пространство под тусклым светом немногочисленных ламп заполняли штабеля дерева. Бруски, доски были разной длины, разной толщины, разного цвета, но все проложены рейками, торцы каждой деревяшки залиты какой-то серой массой, и
– Клен, липа, ясень, дуб, – прочитал Дорожкин. – Сушите?
– Само сушится, – ответил Тюрин. – А мы приглядываем, переворачиваем, взвешиваем, измеряем влажность. Это все, дорогой мой, великая ценность. Живое дерево, да грамотно высушенное. Без него ни столярку толковую не выгонишь, ни балалайку не склеишь. У меня клиенты из Москвы, из Питера имеются. Из заграницы. Адольфыч способствует. Все через него.
– Подождите, – растерялся Дорожкин. – Но ведь вы краснодеревщик?
– Есть маленько, – кивнул, поднимаясь по высокой лестнице, Тюрин. – Но это так, для души. В свободное время.
– А лес где берете? – не понял Дорожкин. – Тут же заповедник.
– Заповедник? – хмыкнул Тюрин, открывая дверь в подвешенный под потолком ангара блок, и тут же закричал куда-то в дальнюю комнату: – Еж! Гость у нас. Сообрази-ка нам чайку. Да приглядись к гостю, приглядись. Заповедник, дорогой мой, за речкой, к Макарихе ближе. Да и то… Не наша эта забота. Леса и тут много. Выборочно берем, сберегаем. Одну рубим, пять сажаем. Не волнуйся. Дир содействует, кто, как не он, деревяшку живую сохранять будет?
Из узкой двери выскочила с чайником невысокая плотная девчушка, похожая на Тюрина как маленькая капля воды на большую. Такие же очки, такие же глаза, такой же серьезный взгляд, только волосы были длинными, усов не наблюдалось, и везде, где у краснодеревщика имелась надежность и основательность, в его дочери очаровывали изящество и женственность.
– Еж это, – объяснил, садясь за стол, Тюрин. – Это мы меж собой ее так. Она, если что не так, и уколоть может. А ты, Танька, приглядись к гостю, приглядись. Твой глаз вернее моего.
– Вы во всякий раз смотрины устраиваете? – смутился от уставившихся на него огромных глаз Дорожкин. – Стар я уже для такого чуда.
– Вы на наше чудо губы-то не раскатывайте, – пустил усмешку в усы Тюрин, насыпая в заварник чай. – Оно само свою жизнь устроит. Ну что скажешь?
– Есть, – прошептала чуть слышно девчонка. – Точно как у Лизки Улановой проблескивает. Но ярче. Много ярче. И как-то странно. Не по-бабски. И горит ровно, не гаснет. Но вполвдоха назад. Если бы Лизку не выглядывала, не увидела бы. Ну и что? Пусть горит. Ничего страшного. Никто ж не увидит. Это даже Фим Фимыч не разглядит. И ребятишки не разглядят. Только мы с тобой.
– Что горит-то? – не понял Дорожкин и снова взъерошил ладонью макушку. – Вы скажите, а то, может, пожарную охрану надо вызывать? Есть пожарка в городке?
– Не поможет она вам, – приподнял крышечку заварника Тюрин. – Да и беды-то особой нет в том, что мы разглядели. От той напасти ни горя ни прибытка. У Лизки-то он рваный, словно обрывок или отблеск какой, его и Фим Фимыч разглядел, ейный довесок в глаза бьет, хотя мало кто его видит, да и
– Да вы о чем хоть? – нахмурился Дорожкин. – Что хоть разглядели-то? Ну видел я Лизку, нимб у нее над головой. Померк, правда, потом, но был. Может, и опять есть. И что?
– Так и у вас, – хмыкнул Тюрин. – Ну чисто сполох какой-то. Не знаю, как уж назвать. Но нос-то особо не задирайте. К святости он никакого отношения не имеет. Так. Аномалия какая-то. Бесполезная, кстати, на мой взгляд.
– У меня нимб? – оторопел Дорожкин и снова начал ощупывать голову.
– Нет, – фыркнула девчушка. – Спиртовка у вас на голове разбилась, сейчас припечет.
– Да вы что? – испуганно вскочил с места Дорожкин. – Откуда? Да я к вам совсем по другому делу. Да я бы увидел. Наверное… Почему нимб?
– Это как же бы вы его разглядели? – не понял Тюрин. – В зеркале? Да вы садитесь, чай заварился. Обсудим все. И дело ваше.
– Не врет ведь? – с интересом заметила девчонка. – И вправду не знал. Хотя не так прост, как Лизка. Есть в нем что-то непонятное, чего даже я разглядеть не могу.
– Ну ты его с Лизкой-то не равняй, – с укоризной покачал головой Тюрин. – Она хоть существо и безобидное, но убогое. Последние года так уж точно. Понятно, что не прост…
– Алле. – Дорожкин поднял телефон, постучал по рычагам. – Господа Тюрины! Я туточки, рядом.
– Да видим мы. – Тюрин протянул руку и коснулся груди Дорожкина. – А ведь точно, что-то есть в нем. Что-то странное. Вот здесь. А ну-ка, Ежик, ладошку положи на спину. Ага. Точно напротив.
Девчушка вскочила с места, шмыгнула к спинке стула, коснулась спины Дорожкина.
– Ну? – напряженно проговорил Дорожкин, боясь шевельнуться. – Там тоже светится?
– Нет, – отчего-то побледнел Тюрин. – А ведь убили вас, господин инспектор. И давно уж. С полгода как. Убили и подтерли за собой. Все ниточки повыдергали. Отчего ж вы не в мертвяках? Можете мне это объяснить?
Глава 3
Жизнь после смерти
В воскресенье Дорожкин встал поздно. Просыпаться начал с пяти утра, минутами бессмысленно смотрел в потолок, затем незаметно проваливался в сны, которые забывал немедленно по пробуждении. Снова смотрел в потолок и снова видел какие-то сны. К десяти утра организм, приученный за последний месяц к ежеутреннему плавательному марафону, взбунтовался и выгнал Дорожкина на беговую дорожку. Отмерив себе рубеж в десять километров, он принялся перерабатывать комнатную пустоту в липкий пот, раздумывая о том, что гораздо полезней было бы натянуть спортивный костюм и выпилить те же самые десять километров через Яблоневый мост, по деревне, через главный мост к больнице, спуститься к церквушке по Радонежского и Конармии, миновать кладбище, обогнуть озеро, благо, по словам Ромашкина, имелся какой-то мосток у впадения в него Малой Сестры, да вернуться к дому опять по Яблоневому.