Вакансия
Шрифт:
– Загоруйковка, конечно, получше будет, – шептал Дорожкину на ухо Фим Фимыч, – но иногда надо конницу поберечь да пустить вперед пехоту. Да хоть и армянскую.
Адольфыч больше тостов не произносил, предпочтя негромкую беседу с директрисой. Стаканчики коньяком полнили поочередно Павлик и Кашин. Ромашкин громко рассказывал старые анекдоты, Неретин приходил в себя только на время, чтобы влить в горло очередной стаканчик, Валерия пыталась рассказывать Маргарите о каких-то столичных делах. Пиршество шло само собой. Вскоре Дорожкин, который вроде бы только что пытался сдерживать аппетит, понял, что есть больше не
– Развлечения! – наконец захлопала в ладоши Валерия. – Развлечения!
– Ну, – хмыкнул Адольфыч, – чего хочет женщина…
– …она и сама не знает, – пробормотал Неретин и снова откинулся на шезлонге без чувств.
– Знает, знает! – повысила голос до тонкого Валерия.
– Что ж, – ухмыльнулась Шепелева. – Если все сыты…
– Да сыты, чего уж там, – потянулся, раскинув ручки, Фим Фимыч. – Удружила, Марфа Зосимовна. Впрочем, как всегда.
– Тогда приступим, – кивнул Адольфыч и шагнул к сложенной на раскладном столике пятнистой одежде.
– В чем смысл развлечения? – поинтересовался Дорожкин, натягивая пятнистый маскхалат. – Пейнтбол?
– Отчасти, – проворчал Фим Фимыч, для которого, как и для Никодимыча, нашелся мини-комбинезон. – В этом слове мне нравится «Пей» и «Бол», а вот с «н» и «т» как-то не сложилось. И то сказать, половина народу стреляет, половина убегает. Не волнуйся, никакой дедовщины. Участвуют все мужчины, которые стоят на ногах. Да, дорогой, нам убегать придется. Но не это меня тревожит…
Старик покосился на соседний столик, на котором лежали маркеры. Возле него стояли Екатерина Ивановна, сбросившая по такому случаю длинное пальто, оставшись в теплом спортивном костюме, Валерия, Маргарита и Марфа. Кашин проникновенно, в основном Валерии, объяснял правила обращения с причудливым ружьем.
– Это все не только повод посмеяться и расслабиться, Евгений Константинович, – заметил Адольфыч, затягивая под подбородок молнию и надевая защитную маску. – Жизнь вообще в какой-то степени шутка. Живешь себе, живешь, трепыхаешься, а потом – бац, и в землю. Вот это шуточки. Пейнтбол гораздо гуманнее. И полезнее, кстати. Вот женишься, Евгений Константинович, обязательно займись пейнтболом. Дать женушке раз в месяц погонять безоружного муженька по лесу с маркером – святое дело. Зато потом в семье будет тишь и благодать. Иногда мужчина просто обязан давать женщине возможность разрядиться. Так что это все не просто так. Ближайший кусок леса, метров в триста шириной, отгорожен от остальной чащи просекой. Вот на этом, можно сказать, пятачке наши дамы будут избавляться от неврозов, отстреливая представителей мужского пола. Попадание считается поражением, пораженным положено выползать вот все к тому же столу. А уж там охотница сама будет решать, оставлять ли ей добычу на месте или использовать по назначению.
– А назначение бывает разным, – расплылся в улыбке Ромашкин.
– Надеюсь, – Дорожкин приложил к лицу маску, – среди охотниц нет каннибалок?
– О, – развел руками Адольфыч, – ты, Евгений Константинович, недооцениваешь женскую фантазию.
– Прекратите меня пугать, Вальдемар Адольфович, – попросил Дорожкин. – Так я вообще никогда не женюсь.
– И останешься счастливым, – процедил Марк Содомский.
– Не знаю, не знаю, – пробормотал Фим Фимыч и толкнул Никодимыча, который никак не мог разобраться с выделенным ему костюмом. –
– Дело не в размере, – вздохнул Никодимыч, – дело в неотвратимости.
– Ну все, – скомандовал Адольфыч. – Отделение! По росту стройсь! Равняйсь! Смирно! Вольно.
Дорожкин хмыкнул. В этом строю он не был последним. Правда, меньше его ростом оказались только Фим Фимыч и Никодимыч, но все-таки.
– Дорогие мои, – сделал серьезное лицо Адольфыч, – уже традиционно мы предоставляем нашим дамам возможность поохотиться на серьезную и… – Адольфыч перевел взгляд на все еще меряющихся ростом карликов, – ценную дичь. У них четыре маркера, каждый из которых стреляет краской своего цвета. Таким образом, если нам и суждено стать добычей одной из прекрасных Диан, споров об их приоритетах в праве обладания поверженными мы счастливо избежим. Не принимайте нашу игру слишком всерьез, но и не расслабляйтесь. Сигналами о начале и окончании игры будет выстрел из карабина Николая Сергеевича. После первого мы удаляемся в лес…
– Убегаем, – озабоченно заметил Фим Фимыч.
– Через десять минут за нами идут дамы, – продолжил Адольфыч.
– Обязательно, – прокашлялась Марфа.
– После второго выстрела игра закончена, – хлопнул в ладоши мэр. – Уцелевшие смогут вернуться к столу и получить призовые бутылки хорошего коньяка. Обычно игра длится около часа-полутора, заканчивается тогда, когда все ее участницы сочтут, что охота уже доставила им удовольствие.
Дорожкин перевел взгляд на четверку охотниц. Маргарита была погружена в себя, Марфа корчила рожи Фим Фимычу и Никодимычу, Екатерина Ивановна слушала Адольфыча, Валерия возбужденно прикусывала губу.
– Николай Сергеевич? – повернулся к Кашину Адольфыч.
Кашин поднял над головой карабин и нажал спусковой крючок. Из ствола вырвался сноп пламени, громыхнул выстрел, и в следующее мгновение в чаще что-то затрещало, над окраинными осинами взметнулась сосна, над нею взлетело что-то тяжелое и упало в полусотне шагов от навеса и от стола. Это был человек.
– Класс! – восхищенно взвизгнула Лера.
Адольфыч напряг скулы и медленно пошел вперед. Остальные двинулись за ним.
– Баба, – крякнул Фим Фимыч.
Полная, рыхлая женщина лежала на животе, с вывернутой назад рукой. Одежда на ней была разодрана в клочья, на исцарапанной спине виднелась рана с подтеком засохшей крови.
– Насквозь били, – заметил Содомский и тут же засопел, зашевелил ноздрями, сузил взгляд.
– Да нет уже никого рядом, – почти спокойно проговорил Адольфыч. – И на веревке, что лопнула, наговор был с отсрочкой. На сильный хлопок. Уймись, Марк. Раньше надо было нюхать. Теперь землю рыть и камень грызть надо.
– Месяц уже роем и грызем! – прошипел Марк.
– А не полгода ли? – нахмурился Адольфыч и почему-то посмотрел на Дорожкина. – Ну-ка, Фима.
Карлик закряхтел, подошел к мертвой, положил руку на рану и через секунду с сожалением причмокнул губами:
– Поздно. Вчера еще преставилась, не выкликаешь. И наговор потерся уже, по уму все наложено. А ведь силен, озорник. Чтобы этакий бройлер подбросить, кустиком не обойдешься, а подобающую сосенку согнуть – тут и с десятком Павликов не управишься. Ну или пятком, если по изнанке мерить.