Вальдшнепы над тюрьмой. Повесть о Николае Федосееве
Шрифт:
— Нет, мы не расстаёмся, — сказал Николай. — Завтра вы должны сообщить нам новости из Петербурга. Если там выступили студенты, мы тоже не останемся в стороне. И мы должны принять участие.
— Но я-то ведь ваш. Моя работа — ваша работа.
И не один я у вас. Будем действовать.
— Да, скажите Дмитрию Матвееву, что мы на него надеемся.
— А как же? Он тоже ваш. Не подведём. Давайте-ка обнимемся, ребята.
Они расстались, предчувствуя, но ещё не зная, что больше не встретятся.
События, хотя их и ждали, ворвались в Казань всё-таки так внезапно и закрутились
В тот день, когда в «Волжском вестнике» появилось правительственное сообщение о беспорядках в Московском университете, Николай сидел в дворянской гостинице у отца, который, приехав в Казань по вызову директора гимназии, снял вчера номер, а утром, переговорив с начальством, увёл сына из гимназии к себе. Они выпили по бокалу шампанского и приступили к разговору, неприятному и трудному для обоих. Отец, расстегнув мундир и откинувшись на спинку. сидел на софе, а Николай но привычке (откуда бы ей тогда-то?) двигался взад и вперёд, мягко шагая но ковру.
— Вот так, Николай Евграфович, — говорил отец, — учился ты блистательно, и мы на тебя очень надеялись. Оставался последний класс, и вдруг всё рухнуло.
— Сдам экстерном, — сказал Николай.
— Не сдашь. Не это у тебя в голове. — Отец был прав: не об экстерне думал его сын, особенно сейчас, когда с минуты на минуту должны были выступить с протестом студенты университета и ветеринарного института. — Из года в год я вносил в кассу деньги, чтобы ты мог получать в университете стипендию. И всё насмарку.
Николай подошёл к столу, взял из вазы яблоко, подкинул его на ладони, положил на место и снона стал ходить по мягкому ковру.
— Я не виноват, что так получилось, — сказал он.
— Как так не виноват? Директор всё мне рассказал. Проступок твой тяжёл. Кружок, тайная библиотека, обман начальства.
— Но вижу никакого проступка. Только в России с её дикими установлениями нельзя долиться с друзьями мыслями, нельзя читать, что хочешь.
— Ну, а зачем же понадобилась тебе эта «тётка»?
— Не хотел, чтоб обшаривали и обнюхивали моё жилище.
— Ладно, передо мной можешь не оправдываться. Я-то, может быть, и пойму тебя. А что с матерью будет?
— Нет, не поеду.
— Но меня просят взять тебя под свою ответственность.
— Откажись.
— Отказаться? Я юрист и хорошо знаю, что это значит. Это значит признать тебя не поддающимся никакому благому воздействию. Это значит поставить тебя под негласный надзор. Потом попадёшь и под гласный. Понимаешь ли ты своё положение?
— Понимаю, отец.
— И всё-таки остаёшься здесь?
— Не могу иначе. Министр Делянов запретил принимать в гимназию детей прачек, поваров и кучеров. Отныне в ней могут учиться только избранные. Социально благонадёжные. Но и их заставляют шпионить друг за другом. Выхожу из такой гимназии без сожаления. А Казани не оставлю. Я должен быть с теми, кто идёт против наглых российских порядков.
— Так, так, дорогой сын. Оказывается, далеко ты зашёл.
По улице пронёсся отряд конной полиции. Николай бросился к окну, отскочил, заметался по комнате, побледнев.
— Что с тобой? — спросил отец.
— Папа, прости, но я не могу больше оставаться у тебя. Там, наверно, студентов избивают.
Отец поднялся, и они стали друг против друга.
— Газеты сегодня видел? — сказал Николай.
— Это ты про московских студентов?
— Да. Ты их обвиняешь?
— Сию минуту я не следователь, могу даже посочувствовать. Но пойми, плетью обуха не перешибёшь. Махина ведь, гигантская махина, а вы в неё лбами. Эх, Николай, Николай! Не этого я ждал. Дмитрий малоспособен, на него не рассчитывал, на тебя возлагал все надежды, а ты вон куда пошёл. Не остановиться ли, пока не поздно?
— Не могу, папа. Пойми меня. Успокой маму. И передай сестричке… Нет, Манечке ничего не передавай — мала, не поймёт. Поцелуй её за меня.
Отец заморгал и, отвернув лицо, обнял сына. И сразу же оттолкнул.
— Ступай, не терзай мне душу.
Николай вылетел из гостиницы и побежал на Воскресенскую. Сначала нёсся бегом, потом, заметив любопытные взгляды прохожих и проезжих, пошёл шагом, даже медленным, как будто вовсе никуда не спешит. Но идти так было невыносимо. Вчера Матвеев передал ему через Аню, что студенты решили выступить именно сегодня. Местные газеты, опубликовавшие правительственное сообщение о беспорядках в Москве, могли только подстегнуть и поторопить казанцев. Николай шагал но Молочному переулку и уже видел свалку на Воскресенской, подобную той, какую описал московский студент, приславший в Казань тайную корреспонденцию.
Но свалки на Воскресенской не оказалось. У многоколонного здания университета спокойно расшагивали полицейские. Пришли они сюда, очевидно, давно: и шапки, и воротники, и усы у них были белы от куржака, заиндевели даже рукоятки и ножны шашек.
Поодаль стояла толпа любопытных. Николай подошёл к ней, прислушался к разговору.
— Поймали, наверно, заговорщиков.
— А чего же не ведут их в полицию?
— Может, опять беспорядки? Наши студенты на это горазды. Помните, как бушевали они при Фирсове? Уж на что был строгий ректор, а не справился, солдаты усмиряли.