Валенки для бабушки
Шрифт:
– К сожалению… я не Господь Бог. Поражение током – смертельное.
Дядя Халва
У проходной ждал Сидор. Шалва радовался от души, но в то же время чувствовал себя виноватым, что как врач констатировал смерть мальчика. Летальный исход был налицо по всем медицинским признакам, даже без вскрытия, о котором не могло быть и речи в таёжных, лагерных условиях. Поэтому и было поверхностное освидетельствование.
А когда Сидор рассказал, как всё произошло, Шалва, будучи врачом-нейрохирургом, сделал
Врач внимательно осмотрел мальчика, проверил пальценосовой рефлекс, попросив пациента вытянуть руки и кончиком указательного пальца дотронуться до кончика носа, что Доня проделал с удивительной точностью. Взяв со стола чайную ложечку, водил ею перед глазами малыша, заставлял приседать с вытянутыми руками.
Когда доктор удостоверился в полном здравии «током убиенного», все вздохнули с облегчением.
Приободрившийся дед резво накинулся на бабу Фросю:
– Когда вы, в конце концов, найдёте мой кисет? Сколько я буду таскаться с этой банкой?!
– Деда, а его Шуга в подпол уронил. Я когда в гробике лежал, сверху видел, Шуга играл, играл – и в дырочку кисет уронил.
В Сибири в деревенских домах в крышках подвалов всегда вырезали небольшие отверстия для котов. Именно туда и угодил, по мнению Дони, дедушкин кисет с махоркой.
На всех с новой силой нахлынуло мистическое недоумение. Даже Шалва Герасимович, растерявшись, пожал плечами.
Баба Фрося сквозь скорбно прижатые к губам пальцы трагически заключила:
– Никак бес вселился, демоны одолели.
Анна уверенно, но всё же с лёгкой опаской откинула крышку, спустилась в подпол.
– Папа, вот твой кисет, нашлась пропажа. Состирнуть бы его, тут грязно.
– Ничего-о-о… – тянет дед, – от моего самосаду вся эта микра, вся эта хлора и так передохнет. А то постирашь, жди потом, когда высохнет.
Он пересыпает в кисет свежую порцию табака, затягивает верёвочку и продёргивает бархатный, расшитый золотом мешочек сбоку на ремень.
– Во, заместо кобуры, заместо пистолета, – легонечко хлопает себя по боку дед. В слове «кобура» он делает ударение на первом слоге.
Внук со знанием дела поправляет:
– Кобура и пистолет только у командиров бывает, а ты, деда, какой командир? У тебя нога деревянная.
– Ну и что! Ногу я в сорок третьем на фронте потерял, а в гражданскую при мне всегда шашка была. И седло, подаренное лично Семён Михайловичем Будённым.
Внук подпрыгивает, изображая скачки:
– На нём ещё дратвой буквы вышиты. Деда, расскажи про седло, ты обещал.
В разговор вмешивается Фрося:
– Ой, отец, не надо бы лишний раз про седло.
Дед Костя подходит к жене, отбив несколько стуков своей деревяшкой:
– Да, Фросюшко, конечно, знаю и помню.
Старый будённовец рад возможности поговорить о своём казацком прошлом.
– Разве забудешь, как твоего папашу топить вели в Кубани, а он кричал: «Да какой я кулак? Маленькая пекаренка да один работник! Вот и всё моё богатство!». А те, в кожанках: мол, зерно-то припрятал, почему не сдал? А твой папаня: «Я на него сам горбатился, сеял, косил, муку молол. Не воровал, не расхищал, а если вы новая власть, так и накормите народ, и не занимайтесь грабежом».
Батя Костя входит в раж, всё больше размахивая руками:
– «Вон ты как! Кулацкая твоя харя! – орут кожаные. – Против советской власти!» И поволокли твоего папаньку к реке. А он им: «Да разве за это воевал мой зять? Ну-кось, Костя, покажи им седло, на котором ты их советску власть защищал». Один, что постарше, вроде засомневался. Пришлось рассказать всё как есть.
Шалве Герасимовичу радостно было сознавать, что семья, пережившая ужасное моральное потрясение, так быстро приходит в себя, словно и не стоял посреди горницы гробик, не звучали причитания. Складывалось впечатление, что этим крепким духом людям и не такое горе по плечу.
Сидор между тем обхватил своей широченной ладонью поллитровку и стал ножом отбивать сургуч с горлышка.
Доктор встал и с естественным кавказским пафосом произнёс тост:
– За твой уютный очаг, Сидор, за твою семью, за то, что с сынишкой всё благополучно закончилось!
На зубах аппетитно захрустела заскучавшая было капуста, в ход пошли картошка и солёные огурчики.
– Деда-а-а, расскажи дальше про комнамдарма, – внук легонечко стучит сморщенным кончиком сандалика по деревяшке.
– Ой, ой, больно…
– Не обманывай, не больно, она же игрушечная.
Сидор наклоняется к сынишке.
– Про кого расскажи?
– Про ком… нам… дарма. Как он дедушке седло подарил.
Сидор вновь обхватывает бутылку своей бездонной пятернёй, которая полностью поглощает поллитровку. Создаётся впечатление, что водка льётся прямо из руки богатыря.
– Батя, а ты никогда подробно про это не рассказывал. Ну-ка, давай ещё по одной – и поведай о своих подвигах.
– И я с интересом послушаю, – оживился доктор.
– Вот видишь, деда, и дядя Халва просит. Давай про войну рассказывай.
Казалось, вся изба задрожала от хохота.
– Так вкусно меня ещё никто не называл, – сквозь смех произносит Шалва.
Якуниха шла мимо с вёдрами от реки. Остановилась в недоумении.
– С ума, что ли, свихнулись? От радости или с горя хохочут?.. Не приведи Боже.
Привал кавалерийцев всегда сопровождался соревнованием плясунов, этого требовал командир Первой конной Семён Михайлович Будённый, который и сам был любителем смачного украинского гопака. Он считал пляску лучшим отдыхом от кровавой боевой работы.