Валенки для бабушки
Шрифт:
Уже стемнело, когда поручик добрался до хутора. В одном из окошек увидел казачку, кормящую грудью младенца.
– Есть Бог на свете, есть, – вслух обрадовался папаша, что наконец-то угомонится его крохотное сокровище.
Открыл бородатый мужик.
– Ради Христа, покормите малютку. Её маму, мою жену, в санитарном обозе убило. Только покормите, пожалуйста. Потом я уйду, заберу дочку с собой.
– Проходь, проходь, – посторонился хозяин, пропуская гостя. – Поручик, судя по царским погонам… Да ещё и с малюткой на руках. Несладко тебе придётся, благородие, в такое-то
Молодая женщина осторожно извлекает из необъятной папахи крохотное тельце. Младенец выпускает изо рта обсосанный краешек рубахи и принимается с новой силой заявлять свои права на существование.
– Божечки ты мой! Её и не обмыли даже… Поприсыхало всё.
Фрося наливает в тазик тёплой воды, споласкивает малышку, заворачивает в большую цветастую пелёнку, лишь после даёт грудь. Тоненькие ниточки губ малышки намертво прикипают к животворящему источнику.
– Покормишь, уложи рядом с Сашком, пусть поспит на сытый желудок. А мы с поручиком тоже что-нибудь сообразим.
Закончив с ребёнком, женщина промывает офицеру рану, плеснув на тряпку немного самогону.
– А я покамест погоны срежу. Неровён час – заявятся комиссары и нас заодно с тобой загребут. – Бородач берёт кухонный нож.
– Лучше моим, боевым – раз уж такое дело… – в голосе поручика звучат трагические нотки.
– Да ты не переживай: были бы плечи – погоны пришьются. Не эти, так другие. Мой зятёк тоже в царской армии фельдфебелем служил. А сейчас с Будённым твоего Врангеля гонят. Вроде как есть за что: большевики обещали землю раздать.
Сделав надрезы, хозяин с треском отпарывает погоны:
– Дочка, разожги комелёк, брось в печку царское прошлое.
Из огромной бутыли опять забулькало. Красноречивое кряканье мужчин подтвердило хмельную состоятельность самодельной жидкости.
– В самом деле, поручик, растолкуй мне, бестолочи: а за что вы воюете, кого защищаете? Николашка отрёкся от престола. Керенский весь подол бабского платья пробздел, когда тикал из Временного правительства. А вы всё гоняетесь за прошлым, как за своей тенью. А разве можно тень догнать? Никак не можно, только если поляжете все. От мёртвых теней не бывает. Дербаните Россию, каждый своё хочет урвать: Врангель, Деникин… Колчак вообще сибирским правителем себя объявил. На Украине то же самое: сколько их, самодельных царьков-батьков развелось! От одного такого, сам сказал, папаха досталась. Из отдельных зёрен снопа не свяжешь.
Все трое подошли к младенцам. Сонные мордашки мерно посапывали, нет-нет да и причмокивая влажными губёнками.
– Ну и куда ты с ней, поручик? У неё теперь братишка есть… А вторую зыбку я соображу.
Гость снимает нательный крест:
– Хозяюшка, дайте что-нибудь тяжёлое – я на нашем фамильном кресте ножом свою зарубку оставлю – четвёртую.
– А как дочку назвали? – спрашивает Фрося.
Гость растерялся:
– Да не успели ещё… Вернее, не успел. Жену Аннушкой звали, пусть будет Анюткой.
Покидая дом, поручик пообещал:
– Я обязательно разыщу вас, заберу дочку.
Исповедь матери повергла Анну в шок не меньший, чем история с похоронами Евдокимки.
– А перед папой ты в чём виновата? Вы же ему всё рассказали, когда он на побывку в хутор прискакал с подаренным седлом. Или я что-то не так поняла,
– Всё ты правильно поняла, дочка. Мы тогда побоялись сказать, что тебя оставил белогвардейский офицер. Костя-то против них воевал. Кто его знает, как бы он отреагировал? Вот и соврали: мол, красный командир был у нас. Так что, Аннушка, наш огород сегодня копал твой родной… отец. «Враг народа». Когда я очнулась, он умолял меня молчать. Иначе из-за меня, говорил он, у вас проблемы начнутся, затаскают. И он прав: Сидор после службы в военное училище собрался, и вдруг на тебе: родной тесть – бывший белогвардеец, на зоне сидит. Какая уж тут карьера? Не сдюжила я, теперь ты всё знаешь, доченька. Костя, думаю, простит моё враньё насчёт красного командира. А внучок наш пусть ничего не знает, растёт, как рос. Он же Тепереков, не будем его посвящать в наши зигзаги судьбы. А ты, доченька, нам роднее родной, ей и останешься.
– Мама, я сейчас от всего услышанного тоже готова в обморок упасть. Получается, что мой… даже язык не поворачивается сказать… родной отец – предатель, сжёг погоны, нарушил присягу, теперь на зоне…
– Эх, доченька, не всё так просто. Он присягал царю, который отрёкся от всех и всего… А погоны пришивают не к плечам. Главное – твой отец не предал Родину, сменив погоны, в душе сохранил честь русского офицера. Защищая нас, дошёл до Берлина и получил высшую награду – нашёл тебя…
Обе зашлись в надрывно всхлипывающем дуэте, но большая пуховая подушка надёжно глушила звуки душевной бури двух печально-счастливых женщин.
…Нары Шалвы и полковника рядом, разговаривают вполголоса.
– Понимаю тебя, Алексей Иванович. И как поручика, и как полковника Красной Армии. У меня у самого несладко на душе, но зато живы родные, весточки шлют. А ты один как перст, и вдруг как гром средь ясного неба – дочка, да ещё и внучок. Радоваться бы такому счастью! Но вместо этого запретка, колючка, деревянное табу.
– А главное, Шалва, впереди никакой перспективы. Даже освободившись, на воле ничего не светит. Кому захочется вязать свою судьбу с врагом народа? Это клеймо пожизненное.
– Гражданская закончилась, ты остался жив, здоров. Почему дочку не забрал?
– Эх, батоно, батоно! Шалва-Халва, – усмехнулся полковник, вспомнив вкусную кличку доктора. – Для этого нужно было ещё одну главу в книге судьбы выстрадать, выблевать, принять.
Заключённый тяжко вздыхает, опускает ноги на пол:
– Спасибо тебе, Шалва, за шерстяные носки.
– Не мне спасибо. Сидор передал, от своих, он тоже теперь в курсах.
Шалгерасимыч дотрагивается до колена сидящего:
– А тут, я смотрю, не глава, а целая повесть вырисовывается: зять с собакой на поводке водит под конвоем родного тестя. А неродной тесть тоже не совсем свободный – ссыльный-переселенец. Получается, по обе стороны зоны – родня. И тоже как бы без полной свободы. Все под зорким оком закона. Это нам всем ещё повезло, что охранник Сидор – Человек, не изгаляется над заключёнными. Не то что Макар-Шоколадка, гнилой шакал. А ведь оба местные, призывались в армию одновременно. Никчемный человечишко, мнит себя этаким Бонапарт Наполеонычем, получившим полную власть над людьми. Стишки даже пытается сочинять, заставляя заучивать наизусть. В этом, Алексей Иванович, как-нибудь убедишься сам.