Валентина
Шрифт:
— А ты не жалеешь об этом?
— Я жалела об этом, пока не нашла тебя живым. Теперь я не жалею ни о чем. И даже если мы погибнем, меня это не пугает. Мы вместе — и мне этого довольно. Послушай, а когда ты почувствовал, что любишь меня?
Он усмехнулся.
— Да Бог знает, где-то под Бородином, где я лежал, истекая кровью и готовился к смерти, или после… Нет, скорее всего, раньше — еще в Польше, но я себе тогда в этом не мог признаться. Но уж сейчас я знаю, что люблю тебя, моя родная…
— Это действительно нелишне! — язвительно заметила Александра. — Муж чуть было не повесил ее, а вот те очень модные шрамы на ее запястьях появились вовсе не от браслетов. Да она вам, видно,
Тогда Валентина решилась, и де Шавель слушал ее, не веря своим ушам. Это был рассказ про ее побег из Чартаца, про ее пленение, ужасный путь в компании графа Грюновского в Варшаву, суд и, наконец, виселицу… Полковник взял ее руку и поцеловал поджившие шрамы на запястье, потом другую… «Моя любовь…» — прошептал он дрожащим голосом.
— Я должен вас поблагодарить, графиня, за то, что вы открыли мне глаза… Я действительно должен сделать некоторые шаги в отношении графа Грюновского. И эта цель заставит меня подняться и из могилы!
— Очень прочувствованное заявление! — заметила Александра сидящему рядом майору де Ламбалю. — Если исходить из реальной жизни, было бы, конечно, лучше, будь у полковника правая рука… Не правда ли, это будет иронией судьбы, если после всего происшедшего Теодор застрелит его? А если вы не передадите мне вон ту бутылочку, я зашвырну ее прямо в огонь, любимый мой!
— Только прошу вас, не больше одного глоточка! — попросил де Ламбаль. — Я вас знаю, если уж вы начнете пить, вы ввяжетесь в ссору. Я понимаю, что вам нужно, но я не могу, ведь здесь до черта народа! Но я люблю вас, хотя вы невозможны! Верните-ка мне бутылку!
Она наклонилась к нему, темные глаза сузились, и она прошипела:
— Я бы не позволила вам, даже если бы вы смогли! Нет у меня желания! Я любила бедного Януша — он строгал мне деревенские свистульки, когда я была еще малышкой. А вы не позволили мне пристрелить хоть одного из этих гадов за моего Януша… И за моих лошадей! Укутайте меня как-нибудь, Поль, я замерзла и пала духом…
Наконец она заснула. Де Ламбаль искоса посмотрел на Валентину с полковником. Они спали, так крепко обнявшись, что казались одним человеком. Они словно были одним существом, общавшимся со внешним миром лишь по необходимости, настолько их внутренняя жизнь была самодостаточна. А ведь он инвалид, и после этой кампании он никогда уже не станет прежним полковником. Она, в свою очередь, была замужем за человеком, который вполне мог прожить еще двадцать лет. Если они выживут, вопреки всему: морозу, русской армии, казакам и так далее, — то их ждет не слишком-то веселая жизнь. Они не смогут пожениться, будучи правоверными католиками, их перестанут принимать в обществе, если они приживут детей, то те будут незаконнорожденными…
Полковник говорил об убийстве Грюновского на дуэли. Де Ламбаль успел составить о полковнике свое мнение. Бесспорно, тот не побоится выйти на дуэль, имея в своем распоряжении одну левую руку, и так же бесспорно, что он будет застрелен. Де Ламбаль смотрел на вещи трезво.
Французские войска, дошедшие к двадцать девятому ноября до Березины, представляли собой жалкое зрелище. Император созвал совещание. В его палатке, под вой вьюги и бесконечный снег, Наполеон со своим штабом разработал окончательный план. Мюрат почти все время молчал, Ней и генерал Кольбер горячились, Бертье был сдержан. Наполеон излагал сою стратегию, водя рукой по большой карте, разложенной на столе.
— Господа! — сказал Наполеон, подводя черту под разговором. — Мы находимся здесь, в нескольких милях южнее этого проклятого моста в Борисове. Кутузов здесь… —
Он быстро оглядел лица своих военачальников, рельефно освещенные слабыми коптящими факелами. Это были изможденные, безрадостные лица, в них не горел огонь битвы… Но главное — в их глазах он прочел, что его слава непобедимого полководца всерьез поколеблена… И он действительно проиграл русским, потому что они повели игру на тех правилах, которые назначали они сами. И все же его никто не обвинял. Эти чертовы маршалы — они вечно грызлись меж собою, они позволяли себе ошибаться или глупить, но никто за всю эту кампанию не позволил себе бросить упрек императору. А поводы для упреков были… Лучшая пища была на его столе, он не страдал ни от холода, ни от прочих лишений, и всякий раз, когда он являлся к ним, они встречали его с почтением, как божество…
— Маршал Виктор! Вам надлежит с вашим корпусом отбросить Витгенштейна любой ценой! Понимаете, любой! Удино, поручаю вам попробовать отбить назад Борисов, и в случае успеха мы получим проход на юг. А теперь я попрошу генерала Эльба поведать нам о своих соображениях — они у него, кажется, есть.
Генерал саперных войск Эльб встал, склонился к карте и начал говорить, обращаясь к Наполеону.
— Генерал Кольбер обнаружил вот здесь возможный брод, в нескольких милях севернее Борисова. Глубина воды здесь не превышает всего одного-полутора метров, и кое-где река здесь не успела замерзнуть. Я сегодня осмотрел это место и пришел к выводу, что там можно попробовать навести понтоны. Но на это нам нужно время.
— Маршал Виктор обеспечит вам это время! — заявил Наполеон.
— Я постараюсь сделать все, что в моих силах, — заверил Виктор. — Но сколько нужно времени для наведения понтонов?
Эльб молча подсчитывал. Он видел массу разрушенных домов в окрестностях Борисова. В сущности, это неплохой источник строительных материалов.
— Два-три дня, — наконец сказал он. — Это будут, конечно, только временные мосты, но они сослужат нам хорошую службу.
— Хорошо! — сказал Наполеон, даря Эльбу свою редкую улыбку, свидетельствующую о его личном к нему расположении. — Как только мосты будут готовы, вы, Удино, будете атаковать Чичагова, чтобы дать уйти нашим основным силам. Таким образом, мы все-таки ускользнем от них, господа! Эльб, отправляйтесь сейчас же на строительство мостов! А я проследую к Борисову, чтобы внушить противнику, что наш переход состоится именно там.
Два дня и две ночи несколько сотен саперов работали у Студенковского брода, умирали и пухли от голода и холода, сооружая мосты для отступления Наполеона. Они сотворили чудо, и один из мостов выдерживал даже орудия и грузовые фургоны, а другой был вполне пригоден для перехода пехоты. Это было достигнуто сверхчеловеческим напряжением всех сил. Это неимоверное время сказалось потом на пожилом Эльбе, который скончался в январе следующего года. Но уже двадцать шестого ноября Удино отбросил русских назад; Виктор сумел удержать Витгенштейна, и Наполеону удалось увести свои основные силы от Борисова и направить их на понтоны у Студенок. После перехода Наполеона потянулся арьергард, разрозненные отряды и просто гражданские люди, в то время как Виктор немыслимыми усилиями сдерживал медленно наступающие войска Витгенштейна. И двадцать девятого ноября русские подошли настолько близко к переправе, что начали ее обстрел из орудий.