Вальсирующие со смертью. Оставь ее небу
Шрифт:
С первого аккорда стало ясно, что парень умеет держать инструмент в руках. Хорошо пел, за душу брало. Без надрыва и по струнам не бид. Играл перебором, и песни звучали хоть и блатные, но глубокие и понятные. На четвертой песне новичок стал своим в доску, да и о флоте знал не понаслышке. Пару баек рассказал, так все за животы держались.
Максимыч ворвался как вихрь, чуть иллюминатор в двери не треснул.
— Начальство с ментами идет! — завопил он, тряся бульдожьими щеками.
— Без паники, командир, — тихо сказал Калган и, передав гитару хозяину, встал. — Документы Степана у тебя?
— Но ты–то не Степан!
— А
Вдоль причала к трапу самоходки шли двое с автоматами в бронежилетах и майор. Рядом шел какой–то портовый начальник.
— Не дрейфь, Максимыч. У страха глаза велики. Ты только вида не подавай. Все на месте, все в порядке, готовы к отплытию.
— А если…
— Без «если», старик. Мое место в машинном отделении, вот туда я и пошел. Захотят глянуть, пусти, пусть посмотрят. Я с ними договорюсь.
Делегация зашла на борт судна.
Искали какого–то опасного преступника. Показывали фотографии, но команда только плечами пожимала. Максимыч вовсе набрал в рот воды. Проверили документы. Захотели глянуть на механика. Максимыч отвел их в моторный отсек. Они увидели только торчащие ноги между поршней, потом и сам моторист вылез.
— Болты не затянуты, Максимыч. Так и на дно уйти недолго. Сейчас закончу. — Механик замолк, осмотрел вооруженную до зубов делегацию и спросил: — Это чего? Десант на борт берем? Казань воевать будем?
Делегаты молчали. Перед ними стоял перемазанный мазутом трудяга в промасленном тельнике. Только зубы и белки глаз сверкали, остальное было черным.
— Ладно, пошли, — коротко рявкнул майор.
Через час самоходка покидала порт. Команда стояла на корме и провожала родной город взглядом. Все знали, что рядом с ними стоит моторист, нормальный малый с крепкими плечами и жесткой волей. А на какого–то там преступника им было наплевать. Пусть ищут, на то они и ищейки.
Винты пенили воды Куйбышевского моря, баржа шла на северо–запад. Впереди Казань.
3
Три намеченных квадрата, на которые разметил дом Добрушин, были исследованы досконально. Ничего. Пусто. Он сел за стол в гостиной и достал записную книжку. Ему не давала покоя записка, найденная в тайнике Калгана. Итак: «Четвертая грань от проема (север), шесть лево, три, ствол, право, один».
Слово «проем» можно как–то истолковать. Проем в заборе, дверной проем, оконный проем, проем между деревьями. Сколько их еще, этих проемов. Тут можно покумекать и найти, но что значит «четвертая грань (север)»? Северная сторона? Но где искать эти грани? Это слово ассоциировалось в голове майора с граненым стаканом. Не очень богатая фантазия, но и Калган не замучен высшим образованием и высокой эрудицией. Грань в его понятии тоже представлялась одним ребром граненого стакана или карандаша. А гае он мог найти эти грани в доме? Ну пусть не в доме, а в саду, в лесу. Нет, не в лесу. Пряча что–то в лесу, ты не имеешь гарантий сохранности — это раз, и для этого нет смысла арендовать дачу и нанимать сиделку — это два. Все должно выглядеть элементарно просто. Найти бы эти грани, а там уже нетрудно сообразить, что к чему. Начать надо с проемов.
Добрушин обошел все двери и осмотрел все окна в доме. Но эти проемы окружены гладкими стенами. Ничего похожего на грани. Он вышел в сад, осмотрел дом, нашел погреб, который не замечал раньше. Замок отсутствовал, вместо него в петлях торчала замотанная проволока. Деревянные ступени, ведущие
Спустившись, Добрушин снял проволоку и вошел. Холод и едкий запах плесени. Света здесь не было, пришлось вернуться в дом за фонарем. Погреб оказался глубоким, с деревянными стеллажами, на которых стояли бутыли и банки, затянутые паутиной. Земельный пол, побелевший от плесени в центре и поросший мхом по углам. Мокрые кирпичные стены одновременно служили фундаментом. Несколько пустых ящиков, вот и все богатство.
Добрушин зажал нос и выбрался на свободу. Оказавшись в саду, он заметил, как по улице к его калитке направляется отставной подполковник Раков, эдакий молодящийся пенсионер в кроссовках. Майор пошел ему навстречу, и они столкнулись у калитки.
— Что–нибудь случилось, Степан Михалыч?
— Наши стражи порядка после ваших нравоучений боятся нос свой показывать в поселке. Ледогоров сообщил мне по рации, что вы им очень нужны. Они ждут вас у развилки, в километре от поселка, как идти к автобусу в Рождествено. Подробности не уточняли.
— Ничего интересного не приметили?
— Глаза устали от бинокля. От окна не отхожу. Я думаю, зря машину отогнали в отделение. А если он возвращался за ней?
— Машина того не стоит. Если парень бросил ее, значит, замешан в чем–то нечистом. Ему не с руки в милицию попадать. Меня другое удивляет: вы, такой опытный человек, подполковник, тридцать лет в розыске, и не нашли ни одной особой приметы. Но так же не бывает.
— Приметы есть, но они не очевидны. Верхняя челюсть. Когда он говорит, видны золотые коронки слева и справа, но передние зубы свои. И при разговоре он держит руки за спиной. Зековская привычка. И отвечает без запинки, сразу. Смотрит в глаза, морду не воротит, как на допросе. Курит папиросы, что не свойственно нынешней молодежи, не вынимая изо рта. Как шофера раньше, у которых всегда руки заняты. По всему видно, парень решительный. Такой на все пойдет, если ему дорогу преградить. Но в остальном совсем неприметный. Мы три часа составляли его фоторобот, но я так и не уверен, что копия похожа на оригинал. Бесформенный он какой–то.
— Ладно, Степан Михалыч, пойду я, ребята ждут.
То, что он увидел, напугало его. Он ожидал чего угодно, только не этого. Добрушин с бригадой прибыл на точку спустя полчаса после встречи с оперативниками на перекрестке.
Из поросшего камышом пруда у берега торчал кусок черной пленки, обмотанной вокруг человеческого тела. Из упаковки проглядывали светлые длинные волосы.
— Вытаскивайте на берег, ребята, — приказал Сенчин.
При помощи бугров милиционеры выдернули из тины замотанную куклу в человеческий рост и оттащили на поляну. По ходу работы все фиксировалось видеокамерой. Пакет распаковали. К делу приступил врач.
— Труп свежий. Меньше недели. Смерть наступила от проникающего ранения в область сердца острым предметом, похожим на нож.
— И опять женщина, — комментировал Ледогоров. — И опять средний возраст и городская нарядная одежда. И снова парниковая пленка. Почерк разный, метод тот же.
У Добрушина прилип язык к нёбу, и он молчал. Он боялся этого трупа больше живых. Ему казалось, что Ирина сейчас встанет и ткнет в него пальцем: «Это он меня убил! Это он убийца!»
По коже пробежали мурашки. Все происходило, будто во сне. Не по–настоящему. Потому что в жизни так не бывает. Мистика!