Валя (Преображение России - 1)

Сергеев-Ценский Сергей Николаевич

– Я большей частью говорю правду, - серьезно сказал Илья.

Он расплатился не спеша и отошел от буфета.

Забыв о своем чае, Алексей Иваныч шел рядом с ним.

У бокового столика, на котором лежали газеты и какой-то сверток, Илья сел, распахнув шубу, и Алексей Иваныч, не совсем овладев еще собою, но уже все случайнее забыв, уселся за тот же столик, точно это было опять в кабинете Ильи, точно тот разговор, который был между ними, даже и не прерывался. Он весь его припомнил сразу, этот путаный разговор, и сразу же показались в нем бреши, неплотные,

на живую нитку сметанные места, над которыми нужно было бы еще поработать, кое-что кое с чем связать плотнее. Странно было еще и то, что вся вокзальная суета не только перестала занимать Алексея Иваныча, - она даже существовать для него совсем перестала: было опять только двое их и опять Валя с ним, только прежде Алексей Иваныч себя чувствовал более смелым, а теперь он начал ощущать какое-то превосходство над собой Ильи (может быть, просто оттого это, что на нем была только бурка, а на Илье шуба волчья). Он даже, глядя на Илью, иногда отводил глаза, чтобы себя не выдать.

– Вы к доктору?
– спросил Илья густо.

– Я? зачем? Нет, я не болен, - быстро ответил Алексей Иваныч.

– Нет, не лечиться, конечно, а... Вот вы говорили, что у вас санаторий хочет строить какой-то доктор... Крылов, кажется.

– Да, да... я сказал, - припомнил Алексей Иваныч, - это я пошутил.

– По-шу-ти-ли?.. Ишь вы как!.. Хотя почему бы вам и не полечиться? лениво сказал Илья.

– Чем же я болен?
– удивился Алексей Иваныч.

– Всякий из нас чем-нибудь болен.

– Нет, я не болен.

– Однако поговорить с доктором никогда не мешает.
– Илья поправил пенсне, потом снял его, протер, надел снова, потом медленно достал портсигар, тяжелый, серебряный, с золотой монограммой, открыл и протянул Алексею Иванычу, и тот взял было папиросу, но тут же положил ее обратно, сказавши:

– Нет, у меня свои... Я только свои курю, простите...

Странно было ему видеть теперешнего Илью, так похожего на прежнего, год тому назад. Теперешний, гладко выбритый, выпуклощекий, он был тот самый, которого он носил в себе долго вместе с Валей, тот самый, с которым объяснялся он мысленно тысячу раз, тот самый, который заставлял его и в одиночестве даже вскакивать вдруг и сжимать кулаки, тот самый, ради которого он приехал, наконец, на юг, к морю.

Вот этот самый настоящий, неподдельный Илья теперь против него... В людном месте? Нет, вот именно наедине, - все равно что наедине. То свидание с ним у него дома - его можно и не считать: это - начерно, это как будто и не с ним было, а первое, желанное, жданное, - оно вот теперь. К этому Илье он ведь не ехал даже, о встрече с ним теперь даже не думал... Этот Илья был как будто подсунут ему кем-то (Валей?); он был как будто подарок ему чей-то (чей же, если не Вали?), и у Алексея Иваныча все замерло в душе, притаилось, стало таинством.

– Да, вот именно... Теперь вы такой, как надо... Как тогда, - бормотал почти про себя Алексей Иваныч, вглядываясь в его бритую темную губу и большой подбородок.
– Почему это вы теперь стали, как прежде? Изменили себя так?

–

Так измениться можете и вы... за двугривенный, - вяло сказал Илья.

– Как актер... Впрочем, знаете ли, вы, - очень странно, - на какого-то иностранца теперь похожи... немного, конечно... Вы не были за границей?

Илья подумал несколько и ответил:

– Был. Я недавно оттуда.

– Ну вот видите!
– точно обрадовался Алексей Иваныч и продолжал оживленно: - А сейчас в Харьков вы зачем?

– Э-э, это уж мое дело, конечно... Вы согласны?
– Илья чуть усмехнулся мясистыми бровями.

Правда, это было его дело, но Алексею Иванычу стало вдруг не только неловко за себя, за ненужный вопрос, но и на Илью досадно: этой усмешечки его он совершенно не мог вынести спокойно. И сразу заволновался.

– Да, конечно... Я не то хотел спросить... Я, видите ли, хотел только узнать...

В это время подошел к нему татарин получить за чай.

– А? Чай?.. Да, я там пил чай рядом с дьячком... Четыре стакана? Вот я сколько! И не заметил... На!
– И сунул ему серебряный рубль.
– Холодно было ехать несколько, - вот я почему, а то я не особенно люблю чай, - сказал он Илье, часто мигая: что-то мешало видеть его отчетливо, выпукло, так, как хотелось видеть. Точно он все время уплывал, старался уплыть от него, прятался за клубы табачного дыма.

– Вы с каким поездом едете?
– спросил Илья.

– Я? В девять, с ускоренным... Кажется, он в девять идет.

– Дядя, - вдруг подняв голову, сказал Илья: - Не поехать ли нам в одиннадцать, с бисом?

Алексей Иваныч обернулся и увидел подошедшего сзади дядю Ильи, того самого, с чудным именем, с серебряными кудрями из-под меховой шапки и уже с заранее прочно вдетой в широкое красное лицо искристо-веселой улыбкой.

– Ба-ба-ба! Кого я вижу!
– раскатисто на весь вокзал обрадовался дядя и протянул ему обе руки в рукавах огромной шубы.
– Алексей... Алексей Иваныч? Так? Не напутал лишнего?

Алексей Иваныч поднялся было уйти, до того неожиданным для него был приход Асклепиодота. Он даже растерялся от этой внезапности, - это совсем лишнее было теперь, этот шумоватый дядя. Но дядя и его усадил, взявши за плечи, и сам повалился мешком рядом на стул.

– Гонял-гонял по городу и... до чего устал, до чего упрел. Нет уж, стар я стал дела делать!.. Скоро уж, скоро мне отдерут подковки... А вы здесь по строительной части все? Ах, Алексей Иваныч, Алексей Иваныч! Очень вы хороший человек, а...

– Нам не поехать ли в одиннадцать, с бисом?
– перебил его снова Илья.

– А зачем это с бисом, хотел бы я очень знать? Чем с бисом, так лучше с бисовым батькой, а?
– толкнул Алексея Иваныча Асклепиодот, подмигнул и похохотал немного.

Илья подождал, когда он кончит, отряхнул папироску и сказал:

– Да видишь ли... Коломийцев... Ведь нужно бы с ним поговорить, а у меня как-то из головы вон... Заеду-ка я к нему сейчас, а?

Илья решительно встал было, но дядя ткнул его в грудь и усадил опять.