Валютчики

Иванов-Милюхин Юрий Захарович

В автобусе народу было мало. Я вышел на пересечении Ворошиловского проспекта с Садовой. Предстояло нырнуть в переход, продолжить путь пешком до Петровской, либо остановку проехать. Милицейские бобики гоняли один за другим. Ни документов, ни справки из зубной поликлиники. В руках небольшие, но ценности. В связи с терактами, войной группировок, людей на тротуарах единицы. Лучше проехать, а там как Бог на душу положит. Когда с Садовой завернул на Чехова, в тихий омут провалился. Ни фонарей, ни луча из окон старых зданий. На Социалке два ярких пучка в упор. Прижал хозяйственную сумку с состоянием. Ментовский «УАЗик» качался почти рядом. Блюстители проводили до поворота на Петровскую, покатили по направлению к Станиславского. По щиколотку в

грязи на середине улицы в центре города, я взобрался на бугор, заскользил вниз, к двухэтажному полубараку с осыпающимися боками. Внизу даже собаки молчали. Протиснувшись в тоннель с нависшим вторым этажом, вошел во двор, поднялся по железной лестнице с деревянным настилом вдоль стены. Свет из квартиры Людмилы едва просачивался сквозь занавески. Она открыла, когда снова показал лицо в проем. В прихожей допотопный холодильник, в комнатушке с низкой кроватью еще советский телевизор, книжный шкаф с набором макулатурных изданий, с фотографиями под стеклом. На столе швейная машинка. Легкий бардак вокруг. Через тонкую перегородку, в другой комнатенке двадцатилетнего сына — алкоголика, полноценный бардак, нарушаемый попытками соединенными усилиями его уничтожить. Вот и все богатства бывшей любовницы начальника строительного управления, бывшей сожительницы студента грузина, десяток лет назад лучшей «мисс» не малого коллектива, входившей в кабинет областного градоначальника. Первым вопросом Людмилы был:

— Что случилось? Почему ты бледный?

— Извини. У тебя нельзя перекантоваться? Небольшие неприятности.

— Конечно. А какие?

— Переведу дух и расскажу.

— Я поставлю чай.

За двухлетнее общение накормила Людмила раза три. Казацкая привычка — содрать нежели поделиться — выпирала в полный рост… Закончив учебу, грузин умотал на «цивилизованную» родину. Мать умерла. Людмила ездила в Грузию сама, по туристической путевке. Мачаидзе пригласить не соизволил ни разу. Она не переставала восхищаться увиденным, подтверждая тем самым, что по развитию недалеко ушла от горцев. Какие благородные лица. Самая образованная нация на земле. Она так достала восхвалениями красот, что начало подташнивать. По Евровидению как раз передавали конкурс песни из Монако. Концертный зал был заполнен европейцами. Я попросил сравнить их личности с лицами жителей солнечной Грузии. Мол, кому больше подойдут индейские перья вокруг головы, томагавки в руках. Через время Людмила заговорила о бедности в странах третьего мира.

— Все-таки, что случилось? — расставляя чашки, вновь поинтересовалась любовница. — Был относительный порядок. Сам производишь впечатление уверенного человека. Вдруг среди ночи прибегаешь с растерянным видом.

Через носки я впитывал идущие от электропечки волны тепла. В комнате воздух был прохладен. Городские власти взялись экономить топливо с электроэнергией, пытаясь заставить народ оплачивать коммунальные услуги. Моя любовница не платила по счетам годами. Ни работы, ни заработка, если она была. Пенсии, пособия мизерные. Цены скакали вверх выхоленными скакунами. Не осознавать это могли лишь подгребавшие народное добро, плюющие на народ, самородки из низов.

— Во первых, не середина ночи, — расслабленно ответил я. — Во вторых, уверенности в будущем не было. Что рвусь к цели — верно. Но уверенность и желание вырваться из узды — не одно и то же. Хочешь услышать причину визита?

— Конечно. С моим кобелем что-то случилось, — откликнулась Людмила. — Должна я знать, кто его побил.

— Напоишь чаем, расскажу. Перехватил бы супчику, можно жиденького.

— Обойдешься печеньем, сама забываю про чувство голода лишь у тебя. Но ты прижимист.

— Сколько ни дай — все равно мало.

— Я женщина. Мог бы что-то принести.

— Каждый твой визит обходится мне в две — три сотни рублей. Да колготки с зубами, холодильниками. Прости, возле «коня с яйцами», напротив Дома Советов, девочки делают минет за пятьдесят рублей. Пухленькие украиночки согласны разделить

постель за сто рублей, потому что по сравнению с хохлобаксами рубли считаются твердой валютой. Не надо наговаривать.

— Иди к столу…благодетель. Все равно кроме чая ничего не получишь.

— Спасибо и за это.

Я замечал перемены, происходившие с бывшими любовницами кавказцев или начальников. Мерилом ценностей являлись деньги. Неужели англичанки или француженки тоже такие! Нет, наверное. На Западе люди старались подыскать супругов в первую очередь по интеллекту, потом по другим достаткам.

Попив чаю с парочкой печений, я перешел на кровать. Людмила заняла выжидательную позицию на стуле. С рассказом не торопился, потому что не ведал о реакции. Схватил за край халата. Расстегнул ремень на брюках, залез рукой под трусы. Сколько женщин погубило обыкновенное любопытство, одному Богу известно. Кусая губы, Людмила покряхтывала подо мной, дожидаясь раскрытия причины позднего появления. Не выдержала. Кряхтение перешло в долгий стон. Я отдышался, дал возможность прийти в себя подружке. Затем приготовился раскрыть тайну. Любовница покосилась на сверток с богатством. Долго смотрела в одну точку.

— Хочешь спрятать это у меня? — заговорила она.

— Серебро с монетами, пара золотых изделий, двести баксов с небольшой суммой денег.

— Сам рассказывал, как ребята скупают ворованное. И тебя хотят привлечь за это.

— Они рискуют, я нет.

— Тогда за что привязались?

— Пацаны подвели ментов, а я брал у мужика.

— Почему пацаны показали на тебя?

— Потому что изделия ихние. Чурку ограбили.

— Значит, купил краденное?

— Меня подставили.

Недоверие Людмилы начало раздражать. Я уставился на переспавшую со мной женщину. То ли игра глупой бабенки в честного человека, или что-то нужно.

— Я не хочу оставлять тебя со свертком, — выдавила сквозь зубы любовница.

— Почему?

— Тебя ищут. Могут приехать сюда.

— Они не знают, где живешь.

— Милиции доложит твой сосед. Сам давал телефон. У тебя серебро, золото… Меня копейкой попрекал.

— Сверток все, что есть. Я пришел, чтобы сохранить последнее. Ворованного в пакете нет.

— Не подозревала, что ворочаешь большими суммами, — нагнула голову Людмила. — У меня из драгоценностей пара колечек, которые подарил отец на совершеннолетие. Ты соизволил дать две серебряных цепочки, да погнутый турецкий перстенек. Если не хочешь делиться, я не желаю принимать участие в твоих проблемах.

— Все сказала?

— В общем, да, — пожала плечами любовница.

Я оделся, забрал сверток, вышел в прихожую. Шагая по настилу, услышал щелчок закрываемой двери. Не обижал, не обзывал, не трогал. Покупал цветы, о которых женщины перестали мечтать. И увидел результат забот. Хорошо, не раскололся сразу, додумался трахнуть. Умотал бы голодным, получив очередной пинок под зад. Пройдет немного времени, она обратится снова, как позвала после поездки на море.

Если пару часов назад еще торопились фигуры пешеходов, то сейчас я казался блохой под увеличительным стеклом. Мог подвернуть любой из желтых с синей полосой «уазиков». Транспорт не ходил. Сочились светом редкие окна в домах. Притихшей столицу южного региона я видел впервые за не один десяток лет. Во времена пика социализма и тотальной охоты на пьяных, со двора во двор шмыгали тени алкашей. Сейчас город казался вымершим. Я не знал, в какую сторону податься. Дутое богатство оттягивало руку. Завернуть к куму, живущему остановкой дальше, он примет. Но как посмотрят домашние. Супруга — секретарь у районного главы. Поехать к другу Сэму — тот перешел в примаки, не оставив адреса. К детям — сыну с дочерью — лучше не соваться. Им важно одно — деньги. О Людмиле с Данилкой думать не стоит, боятся любого шороха. Ждут доброго дядю с подачками. Здесь самому край встать на ноги. Прикинуть на круг, всем нужны деньги. Я не в счет. Ни у кого. О, времена, о, нравы? Они проявились в полный рост.