Вам доверяются люди

Гиллер Вильям Ефимович

Рыбаш вдруг рванулся к Степняку:

— Операцию этой старухе… с ущемлением грыжи, буду делать я.

И опять Мезенцев не дал Илье Васильевичу сказать ни слова.

— Ну что ж, отлично! — одобрил он. — А я, если коллега не возражает, предлагаю себя в ассистенты.

Вот так начался тот первый операционный день. Позже, когда начали действовать оба хирургических отделения, первое возглавил Мезенцев, а помощниками его стали Львовский и временно Степняк. Вторым заведовал Рыбаш, работая с Окунем и Гонтарем. И хотя Степняк не только добровольно, но даже охотно пошел под начало к Мезенцеву в практической хирургии, он вовсе не собирался поступаться теми правами единоначалия, которые были присвоены ему как главному врачу.

Зачем, например, Мезенцеву знать, какие

головоломные ухищрения потребовались Степняку, чтобы избавить врачей отделений от бесконечной писанины, отнимающей у них драгоценное время? Теперь на обходах и даже при операциях неизменно присутствуют очень милые, аккуратные сестрички, которые имеют самое смутное представление об уходе за больными, но зато хорошо знают стенографию. После долгих боев с бухгалтером Фаиной Григорьевной, особой неулыбчивой и сурово охраняющей свой авторитет в финансовых вопросах, Степняк вырвал этим девочкам по полторы сестринских ставки за пятичасовой рабочий день. Конечно, это откровенное нарушение финансовой дисциплины, и Фаина Григорьевна, собирая в складки узенький лобик, не зря отказывалась подписывать первые ведомости на зарплату. Но Степняк умел убеждать. Он заставил Фаину Григорьевну облачиться в докторский халат и пройтись с Лозняковой во время обхода по терапевтическому отделению, а затем просидеть полдня в приемном покое. В приемном покое дежурили поочередно все врачи. Степняк выбрал дежурство Гонтаря, который по своей добросовестности, опрашивая больного или, как это называется на языке медицины — собирая анамнез, выпытывал такие подробности, что составленная им история болезни разбухала до размеров целой повести. Писал Наумчик аккуратным, крупным почерком, не позволяя себе ни сокращений, ни пропусков. Опрос каждого поступающего в больницу занимал у него около часа. Фаина Григорьевна сидела с неуступчивым видом в сторонке, но по желтовато-бледному, некрасивому лицу ее шли пятна.

— Видите? Видите? — спрашивал потом Степняк. — Это же дикость! Умнее бы всего завести магнитофоны: врач спрашивает, больной отвечает, а машинка пишет! Никакой потери времени! Никаких ошибок! И мы заведем у себя эти штуки, дайте срок. А пока — хоть стенографистки.

Фаина Григорьевна вздохнула:

— Но в случае чего отвечаете вы! Сделаем так: я напишу вам докладную с возражениями, а вы наложите письменную резолюцию.

— Идет! — согласился Степняк. — Мне не впервые отвечать.

Фаина Григорьевна свои возражения написала в очень приличной форме: дескать, по штатному расписанию иметь стенографисток не положено, хотя произведенный хронометраж подтверждает, что врачи тратят более трети рабочего времени, предназначенного для прямой производственной, то есть медицинской работы, на записывание данных. И даже приложила к докладной аккуратную табличку хронометража. Степняк был приятно поражен. Он показал эту докладную Лозняковой, с которой незаметно для самого себя привык делиться всем, что волновало его в работе.

— Отличный документ! — сказала Лознякова, пробежав докладную. — Теперь можете нарушать финансовую дисциплину, неприятности будут минимальные.

Степняк зорко поглядел на Юлию Даниловну. Лицо у нее было серьезное, но глаза смеялись.

— Значит, неприятности все-таки будут?

— А как же! Вы ведь только и делаете, что подготавливаете для этого почву.

— Не понимаю.

Юлия Даниловна вздохнула:

— Халаты для посетителей отменили? Отменили. Родственников пускаете каждый день? Каждый. Рентгенолога, которого прислала Бондаренко, не взяли?

— Еще бы! — перебил Степняк. — Машину за ним посылай, как за митрополитом, одна ставка его не устраивает! Профессор Мезенцев ничего похожего не требует, а вы хотите…

— Я ничего не хочу, — сказала Юлия Даниловна, — я просто перечисляю то, чем может быть недоволен райздрав. Стенографистки, безусловно, хорошее дело. Но ведь им нужны пишущие машинки?

— Конечно. Уже куплены.

— Значит, опять нарушение финансовой дисциплины?

Илья Васильевич крякнул:

— Я велел Витеньке провести их по статье медицинского оборудования. Ведь не для себя, черт возьми,

я это затеял?

— Перестаньте ругаться. Я просто хочу посоветовать вам хоть часть ваших… мероприятий согласовывать с Таисией Павловной. Не стоит ссориться с нею по мелочам. Тогда в крупных вопросах сможете решительнее отстаивать свою точку зрения.

Впервые Лознякова говорила таким серьезным тоном.

— А вы думаете, будут крупные конфликты?

— Мы работаем в больнице, Илья Васильевич. Здесь всякое может случиться.

3

Степняк много думал об этом разговоре. Кроткая и тихая Юлия Даниловна была, пожалуй, дальновиднее, чем он сам. Может быть, менее принципиальна? Нет, по самой чистой совести, он не мог бы упрекнуть ее в недостаточной строгости к себе и другим. Наоборот, каждый раз, когда он сомневался в справедливости того или иного решения или в причинах, руководивших человеком при том или ином поступке, Лознякова судила и быстрее и точнее, чем он. Никогда, ни разу, ни на одно мгновение он не почувствовал в ее поведении той осторожной оглядки, которая сопутствует малодушным людям. Не случайно на первом собрании коммунистов больницы, когда выбирали парторга, имя Лозняковой назвали сразу несколько человек. Степняк, голосуя за нее, подумал, что лучшего парторга, пожалуй, не подберешь. Потом они остались вдвоем с Львовским, и Матвей сказал… Как же он сказал тогда? Ах, вот: «Ну, сегодня я знаю, что мы не ошиблись».

Добренькая? Нет, ни в коем случае! В неприятной истории с сестрой Груздевой Юлия Даниловна оказалась непримиримой до жестокости. Именно она настояла на увольнении Груздевой, хотя Степняк колебался. История, конечно, скверная. Груздева, молоденькая, хорошенькая девчонка, быстроногая, из тех, кого Илья Васильевич огулом именовал «детский сад», с самого начала попросилась в терапевтическое отделение. «Боюсь крови!» — объяснила она.

Степняк присутствовал при этом первом разговоре с девушками, только что окончившими медицинское училище и присланными в больницу-новостройку. Все они смущенно жались друг к другу, все были очень молоды и даже одеты были почти одинаково: юбки с джемперами, модные туфельки без каблуков, стриженые, чуть разлохмаченные головки. Груздева выделялась тем, что в ее маленьких ушах болтались длинные агатовые серьги и такое же агатовое ожерелье несколько раз обвивало тоненькую шею. «Как ошейник!» — подумал Степняк.

— Брезгливы? — спросила тогда Юлия Даниловна.

— Да нет, крови не люблю! — ответила Груздева. — А в хирургии сплошная кровь, правда?

— А в терапии и рвота, и уход за неподвижно-лежачими, и…

— И все-таки лучше, чем кровь, — Груздева мотнула головой, и серьги ее закачались, как маятники.

Другие девушки молча слушали этот разговор.

— А почему вы пошли в медучилище?

Груздева чуть помедлила, потом с легким вызовом поглядела на Юлию Даниловну:

— Ну, вы же знаете, как это бывает… Окончила десять классов, надо о специальности подумать. Хорошо, у кого талант к пению или хоть к шитью. А я — бесталанная. Вот и пошла в медицинское…

— Жаль, — коротко отозвалась Лознякова.

Впрочем, вначале все шло гладко. Груздева работала не хуже других, — во всяком случае, на нее не жаловались. И вдруг, когда, казалось, уже все утряслось и вошло в привычную колею, одна из больных, выписываясь, зашла к Лозняковой.

— Не могу уйти, не сказав правды. Ваша сестра… эта, с длинными серьгами… чуть не отравила Федосееву из восьмой палаты.

— То есть как это — чуть не отравила?

— Дала ей нашатыря вместо хлористого кальция.

Юлия Даниловна даже не поверила сначала. У нашатырного спирта острый запах, который ни с чем нельзя спутать. А хлористый кальций бесцветен и запаха не имеет. Но оказалось, что именно запах и спас Федосееву. Груздева принесла ей лекарство и, хотя больная дремала, настойчиво потребовала, чтоб та немедленно выпила. Полусонная Федосеева послушно приподняла голову, но вдруг оттолкнула мензурку — ей ударил в нос запах нашатыря. Лекарство пролилось, Груздева накинулась на больную с упреками, но тут вмешались другие больные — такой запах не скроешь.