Вамбери
Шрифт:
Вамбери обернулся с притворным гневом, едва подавляя смех.
— О, о, — закричал скряга, — мы немножко отвлеклись от молитвы!
Так, немножко отвлекаясь, молились и прочие паломники у могилы Имама.
Персия кончилась домом у длинного моста и холодной рекой с непонятным именем.
Караван изменился в составе. Присоединились афганцы и люди из Индии.
Вамбери запаршивел. Вамбери кусали насекомые. Их было столько, что складки одежды шевелились, как живые. Одежду расстилали над горячей золой, и она трещала точно палка. Если не было
Муравьи поедали всех вшей дочиста.
На ночевках кричали, как дьяволы, бухарские ослы. Они кричали так, точно их поливали горячей смолой. Лошади бросались в сторону от верблюдов, потому что верблюды наедались жестких колючек и, не получая достаточно воды, пахли, как зачумленные. Люди садились группами и беседовали у костров. Персы хвастались сапогами, на подошвах которых было написано имя Омара. Они хотели непрерывно попирать ногами своего врага.
Индусы держались отдельно. Они были поклонники индийского бога Вишну и на ночь расставляли вокруг себя и своих тюков небольшие палочки, соединяя их тонкой веревкой, и считали, что теперь они отгорожены от всех и не могут оскверниться.
Афганцы показывали зарубки на рукоятках кинжалов и прикладах. Сколько было ими убито неприятелей, — каждый мог видеть.
Дервиши плясали в кругу, вопили и просили подаяний. Им бросали остатки пищи и медь, Вамбери чувствовал, что он сошел с ума. Когда все засыпали, он начинал упражняться. Он запоминал выражения лиц своих спутников, их улыбки, их гримасы, их жесты. Он учился передразнивать их каждую ночь. Через два месяца его нельзя было отличить от других. Он наружно растворился в караване. Все считали его ученым дервишем, идущим в Бухару. Тревога иногда сжимала его плечи. Начинали дрожать руки. Смех звучал фальшиво. — Неужели, — думал он, — я не вернусь? И он снова осматривался.
Желтые скалы толпились перед ним, Пыльные кусты выходили из трещин. Бегали широкие ящерицы.
Потом перед караваном раскрылись пески. Они шли во все стороны и нигде не кончались.
Появились кочевники. У них нельзя было отличить мужчин от женщин. У тех и у других были одинаковые шаровары, куртки и рубашки. Те и другие закрывали лицо от песка. Ноги их представляли какие-то колбасы из парусины. Собаки пользовались у них особым почетом. Если у кочевника спрашивали "не продашь ли жену?", он только слабо злился, но если спрашивали "не продашь ли собаку?", он бросался на обидчика с ножом. Это была кровная обида.
За Вамбери шла слава святого хаджи с Запада. Он плясал как никто и читал на стоянках длинные, звучные поэмы. Все слушали благоговейно.
Туркмены с оттопыренными от бараньих шапок ушами, с косыми глазами соскакивали с маленьких, крепких коней и садились перед ним, прося благословения или позволения дотронуться до его одежды.
Вамбери смотрел на их широкие красные лбы, слушал их странный говор и ничего не смел записывать. Он только смотрел и слушал.
День
Кочевники трогали его одежду, его пояс и шептались. Они приводили жен и детей, и те падали ниц перед Вамбери и простирали к нему руки. Если бы они узнали, что он обманщик, они закопали бы его живого в песок.
Однажды их толпу растолкал старик, голова которого была как изрубленный кочан капусты. Караван уже ушел так далеко, что вокруг были только одни пески и небо. Этот старик всю жизнь провел в грабежах и убийствах. Все замолчали. Он протянул жилистую, почти черную руку и заговорил:
— Шейким (мой шейх), почему бы тебе не начать большое дело? Ты святой человек — ты все можешь. Давай нападем на персов. У меня 5000 всадников, молодец к молодцу. Благослови их волей Аллаха, и они пойдут за тобой. Подумай, шейким.
Вамбери не смеялся. Он думал. Он думал о том, что Персия — нищая, разоренная страна, о том, что войско шаха разбежится, как овечий гурт, о том, что европейские авантюристы в Тегеране поддержат его, о том, что туркмены отнимут у персов последнее добро в деревнях и выжгут поля, — а потом что?
Он думал, и все смотрели на него. Солнце закатывалось за их спинами, как громадное колесо войны.
Вамбери повернул лицо к старику. В его руках были жизнь и смерть тысячи людей. Жалкий мальчик, умиравший от голода в Венгрии, мог бросить народ на народ. Глаза его блестели.
— Я слушал тебя, шейх, — слушай и ты меня. Старик наклонил изрубленную, как кочан, голову. — Шейх, пока я не окончу обещанного Аллаху пути в святую Бухару, я не могу начать другого дела. Подожди.
— Я подожду, — ответил старик, — я подожду, пока ты вернешься. Воля божьего человека — закон.
И он встал, прошел между рядов, затаивших дыхание, и вскочил на лошадь.
На другой стоянке появился афганец. Черные ремни его одежды пугали детей. Он ступал мягко, как кошка. На первом же ночлеге он устроился около Вамбери.
— Хотя мы сидим криво, но будем говорить прямо. Кто ты? — спросил он без всякого выражения, но глаза его скосились, как у подбитого ястреба. — Я иду из Стамбула. — Зачем ты пришел сюда?
— Воля Аллаха движет людьми, — отвечал Вамбери, зная, что он не сможет смотреть прямо на этого человека.
— Видал ли ты когда-нибудь "френги"? — Я не смотрю на неверных, брат. Они смотрели на меня, — закричал афганец, — пусть горы упадут на их головы! Они убили моих братьев и отца в Кандагаре. Почему ты опускаешь глаза, дервиш?
— Если бы ты знал, сколько я терпел от них на своей родине, — медленно сказал Вамбери, взглянув на сросшиеся брови афганца, — ты бы давно ослеп от ярости. Афганец шумно поднялся и ушел к костру. На другой день он подъехал к Вамбери и, толкая его осла своим конем, закричал: — Как тебя зовут, дервиш? Хаджи Махмуд-Решад зовут меня. — А как тебя звали раньше?