Вампир Арман
Шрифт:
Что касается меня, я не собирался в этом копаться. Я не мог. Слишком сильно я чувствовал, что тот, кого я видел по пути на Голгофу, будь он настоящим или плодом моего собственного греховного сердца, не хотел, чтобы я его видел, и чудовищным образом оттолкнул меня. Я ощущал себя отвергнутым до такой степени, что едва мог поверить, будто смог описать это Дэвиду.
Нужно было выбросить эти мысли из головы. Я наложил запрет на всяческие отзвуки этих переживаний и снова отдался музыке Сибель, просто стоя под дубами на извечном речном ветру, от которого в этих местах не скрыться – он охлаждал меня, успокаивал и заставлял
Музыка третьей части достигла своей блистательной кульминации, и я решил, что у меня разорвется сердце.
Только тогда, когда отзвучали финальные аккорды, я осознал то, что было очевидным с самого начала.
Не Сибель играла ту музыку. Не Сибель. Я знал каждый нюанс трактовок Сибель. Я знал ее способы выражения; я знал качество тона, неизбежно производимое ее неповторимыми прикосновениями. Хотя ее интерпретации оставались бесконечно спонтанными, я, тем не менее, знал ее музыку, как знают чужой стиль письма или особенности работы художника. Это была не Сибель.
И тогда меня осенила настоящая истина. Это была Сибель, но Сибель стала уже не Сибель.
В первую секунду я не мог в это поверить. Сердце остановилось у меня в груди. Потом я вошел в дом ровным, неистовым шагом, который не остановится ни перед чем, чтобы выяснить правду о том, что мне показалось.
Через мгновение я все увидел своими глазами. Они собрались все вместе в великолепной комнате, прекрасная гибкая фигура Пандоры в коричневом шелковом платье, подпоясанном на талии в старинном греческом стиле, Мариус в светлом бархатном смокинге и шелковых брюках, и мои дети, мои прекрасные дети, светящийся Бенджи в своем белом одеянии, бешено танцующий по комнате босиком, растопыривая пальцы, словно стараясь ухватить ими воздух, и Сибель, моя потрясающая Сибель, тоже с обнаженными руками, в платье из ярко-розового шелка, откинувшая за плечи длинные волосы, сидящая у рояля, как раз переходя к первой части. Все вампиры, все до единого.
Я плотно стиснул зубы и прикрыл рот, чтобы мои крики не разбудили весь мир. Я кричал и ревел в сжатые ладони.
Я выкрикивал один единственный слог отрицания – Нет, нет, нет, повторяя его вновь и вновь. Я больше ничего не мог произнести, больше ничего не мог кричать, больше ничего не мог делать. Я кричал и не мог остановиться.
Я так плотно закусил губы, что у меня заболела челюсть, руки затряслись, как птичьи крылья, неспособные достаточно плотно заткнуть мне рот, а из глаз опять хлынули слезы, густые, как тогда, когда я поцеловал Лестата. Нет, нет, нет! Внезапно я раскинул руки, сжав их в кулаки, и мой рев уже готов был вырваться на свободу, взорваться бушующим потоком, но Мариус с силой схватил меня, стремительно прижал к себе и уткнул лицом себе в грудь.
Я пытался вырваться. Я изо всех сил пинал его и колотил кулаками.
– Как ты мог! – ревел я.
Его руки поймали мою голову в безнадежную западню, его губы покрывали меня противными, ненавистными поцелуями, от которых я отчаянно отбивался.
– Как ты мог? Как ты посмел? Как ты мог? – В конце концов я обрел достаточно пространства, чтобы иметь возможность наносить ему удар за ударом.
Но что толку? Как слабы и бессмысленны мои удары против его силы. Как беспомощны, глупы и мелочны мои жесты, а он стоял и сносил их с невыразимо
– Как ты мог, ну как же ты мог? – спрашивал я. Я не мог остановиться.
Но внезапно Сибель оторвалась от рояля и побежала ко мне, протягивая руки. Бенджи, следивший за всей этой сценой, тоже помчался ко мне, и они нежно заключили меня в оковы своих хрупких рук.
– Ну Арман, не злись, не надо, не расстраивайся, – мягко выкрикивала Сибель мне в ухо. – Мой замечательный Арман, не расстраивайся, не надо. Не вредничай. Мы с тобой навсегда.
– Арман, мы с тобой! Он сделал чудо! – закричал Бенджи. – Не обязательно рождаться из черных яиц, ах ты дибук, рассказал нам такую сказку! Арман, мы теперь никогда не умрем, никогда не заболеем, нас никто не обидит, нам нечего больше бояться! – Он подпрыгнул от восторга, закружился в новом вихре веселья, изумляясь и смеясь от своей новообретенной энергии, что он может прыгнуть так высоко и так грациозно. – Арман, мы так счастливы!
– О да, пожалуйста, – кричала Сибель своим более глубоким и более нежным голоском. – Мы так тебя любим, Арман, я так тебя люблю, так люблю. Мы не могли иначе. Не могли. Мы не могли иначе, мы хотели быть с тобой всегда, навсегда.
Мои пальцы нависли над ней, желая ее утешить, но она отчаянно зарылась лбом в мою шею, крепко обхватив меня вокруг груди, и я не мог до нее дотронуться, не мог ее обнять, не мог ее приободрить.
– Арман, я тебя люблю, я тебя обожаю, Арман, я живу только ради тебя, а теперь мы навсегда вместе, – сказала она.
Я кивнул, пытаясь заговорить. Она поцеловала мои слезы. Она целовала их быстро и отчаянно.
– Прекрати, прекрати плакать, не плачь, – повторяла она тихим, настойчивым шепотом. – Арман, мы тебя любим.
– Арман, мы так счастливы! – закричал Бенджи. – Смотри, Арман, смотри! Теперь мы вместе будет танцевать под ее музыку. Мы все сможем делать вместе. Арман, мы уже поохотились! – Он подлетел ко мне и согнул ноги в коленях, готовясь прыгнуть от возбуждения, как бы подчеркивая смысл своих слов. Потом он вздохнул и снова протянул ко мне руки. – Бедняга Арман, ты весь неправильный, ты живешь не теми мечтами. Арман, ты что, не понял?
– Я люблю тебя, – прошептал я неслышным голосом Сибель на ухо. Я повторил эти слова, и мое сопротивление было сломлено, я нежно прижал ее к себе и потрогал неистовыми пальцами ее шелковую белую кожу и звенящие, тонкие, блестящие волосы. Не отпуская ее, я прошептал: – Не дрожи, я люблю тебя, я люблю тебя.
Левой рукой я вцепился в Бенджика.
– А ты, разбойник, ты все мне расскажешь, со временем. А пока что дай, я тебя обниму. Дайте мне обнять вас обоих.
Меня трясло. Это меня трясло, а не их. Они снова окружили меня со всей своей нежностью, стараясь меня согреть.
Наконец, похлопав каждого из них по плечу, поцеловав их на прощанье, я отступил и в изнеможении упал в большое старое бархатное кресло.
У меня болела голова, я чувствовал, как подступают слезы, но я проглотил их изо всех сил – ради них. У меня не оставалось выбора.
Сибель вернулась к роялю и, ударив по клавишам, опять приступила к сонате. На этот раз она пропела ноты красивым, низким сопрано, а Бенджи снова принялся танцевать, кружась, прохаживаясь, топая босой ногой в такт темпу Сибель.