Вампир Арман
Шрифт:
Его плечи скрывал старый, жалкий, поношенный серый плащ, но в тот момент я не обратил внимания. Он сразу же обнял меня, заставив тем самым моих детей отойти. Однако далеко они не ушли. Думаю, они успокоились, увидев, что я обхватил его обеими руками и несколько раз поцеловал в лицо и в губы, по многолетней привычке. Потрясающий, исполненный мягкой любви.
– Я присмотри за этими смертными, если ты решился попробовать, – сказал он. Он прочел весь сценарий в моем сердце. Он понял, что у меня нет выбора. – Как мне тебя отговорить? – спросил он.
Я только покачал головой.
Я приблизился к Лестату и прошел прямо к нему, то есть, я стоял слева от него, он лежал от меня справа. Я быстро опустился, удивившись, что мрамор такой холодный, забыв, полагаю, как здесь сыро, в Новом Орлеане, как незаметно подкрадывается озноб.
Я оперся обеими руками об пол и посмотрел на него. Он лежал спокойно, неподвижно, оба глаза одинаково ясные, словно ни один из них никогда и не вырывали. Он смотрел, как говорится, сквозь меня, вперед, куда-то дальше, выглядывая из разума, на вид пустого, как мертвый кокон.
Его всклокоченные волосы запылились. Даже его холодная, злобная мать не причешет их, предположил я, от чего пришел в ярость, но со вспышкой ледяных эмоций она прошипела:
– Он никого к себе не подпускает, Арман. – Эхо разнесло ее далекий голос по пустой молельне. – Попробуй, сам узнаешь.
Я поднял голову. Она сидела, прислонившись к стене, небрежно обхватив руками колени. Она была в привычной прочной, выцветшей одежде цвета хаки, в узких брюках и в своей более или менее прославленной британской куртке для сафари, в пятнах, оставленных дикой природой, ее светлые волосы, такие же яркие и золотистые, как у него, заплетенной косой лежали на спине.
Внезапно она сердито поднялась и направилась ко мне, резко и непочтительно топая по полу простыми кожаными сапогами.
– С чего ты взял, будто духи, которых он видел – боги? – вопросила она. – С чего ты взял, будто выходки этих возвышенных существ, играющих с нами, стоят больше, чем детские проказы, а мы, от мала до велика – не просто звери, бродящие под земле? – Она остановилась в нескольких футах от него. Она скрестила руки. – Он ввел что-то или кого-то в искушение. Эта сущность не смогла перед ним устоять. И к чему это свелось? Говори. Ты должен знать.
– Я не знаю, – тихо ответил я. – Хоть бы ты оставила меня в покое.
– Не знаешь, разве? Так я тебе скажу, к чему это свелось. Молодая женщина по имени Дора, духовный, как говорится, лидер, проповедовавшая добро, проистекающее из ухода за слабыми и страждущими, сбилась с пути! Вот к чему все свелось – ее проповеди, основанные на благотворительности, спетые на новый лад, дабы к ним прислушались, испарились благодаря кровавому лицу кровавого бога.
Мои глаза наполнились слезами. Мне было противно, что она все так ясно увидела, но я не мог ей ответить и не мог ее заткнуть. Я поднялся на ноги.
– Они слетелись обратно в соборы, – презрительно продолжала она, – целыми кучами, вернулись к архаичной, смехотворной и абсолютно бесполезной теологии, которую ты, похоже, просто забыл.
– Я достаточно хорошо с ней знаком, – тихо сказал я. – Ты меня
– Да, но ты хочешь большего, и твои слезы меня оскорбляют, – сказала она. Я услышал, как кто-то обратился к ней из-за моей спины, по-моему, Пандора, но я точно не знал. Внезапно во вспышке мимолетного прозрения я понял, скольких здесь развлекают мои речи, но мне было все равно.
– Чего ты ждешь, Арман? – безжалостно и коварно спросила она. Ее узкое овальное лицо было так на него похоже – и так отличалось! Он никогда не расставался до такой степени с чувством, никогда не испытывал такого абстрактного гнева, как она. – Думаешь, ты увидишь то же, что и он, или же надеешься, что кровь Христова ждет, пока ты насладишься ее вкусом? Процитировать тебе катехизис?
– Не стоит, Габриэль, – смиренно сказал я. Слезы слепили мне глаза.
– Хлеб и вино будут Телом и Кровью до тех пор, пока они останутся хлебом и вином, Арман; но как только они перестанут быть хлебом и вином, они перестанут быть Телом и Кровью. Так чего ты ждешь от крови христовой, что она сохранила волшебную силу, несмотря на мотор его сердца, пожирающий кровь смертных как воздух, которым он дышал?
Я не ответил. В душе я подумал: Это же не хлеб и вино; это его Кровь, его священная Кровь, он передал ее по пути на Голгофу тому, кто здесь лежит.
Я проглотил поглубже мою скорбь и злость на то, что она заставила меня скомпрометировать себя этими выражениями. Я хотел оглянуться на моих бедных Сибель и Бенджика, поскольку по запаху чувствовал, что они до сих пор здесь.
Что же Мариус не уведет их! Но это достаточно ясно. Мариус хочет посмотреть, что я намерен делать.
– Только не говори, – невнятно добавила Габриэль, – что дело здесь в вере. – Она усмехнулась и покачала головой. – Ты явился, как Фома неверящий, чтобы вонзить свои окровавленные клыки прямо в рану.
– Ну пожалуйста, умоляю тебя, прекрати, – прошептал я. Я поднял руки.
– Дай мне попробовать, пусть он меня ударит, тогда ты будешь довольна и отвернешься.
Я подразумевал только то, что сказал, и не ощущал в своих словах никакой силы, только смирение и невыразимую печаль.
Но ей они нанесли тяжелый удар, и впервые на ее лице отразилась всепоглощающая грусть, у нее тоже увлажнились и покраснели глаза, и, взглянув на меня, она даже поджала губы.
– Бедное заблудшее дитя, Арман, – сказала она. – Мне так тебя жаль. Я так радовалась, что ты пережил солнце.
– Так значит, я могу простить тебя, Габриэль, – сказал я, – за все жестокие слова, что ты мне наговорила.
Она задумчиво приподняла брови, а потом медленно кивнула в знак немого согласия. Потом, подняв руки, она беззвучно попятилась и заняла прежнюю позу на ступенях алтаря, откинув голову на алтарную преграду. Она, как прежде, подтянула колени и смотрела на меня, ее лицо оставалось в тени.
Я ждал. Она застыла и успокоилась, рассеявшиеся по молельне посетители не издавали ни звука. Слышно было только ровное биение сердца Сибель и взволнованное дыхание Бенджика, и то за много ярдов от меня.