Вампир Лестат
Шрифт:
За последние сто лет не было ни одного дела по обвинению в колдовстве. Последним, насколько мне известно, был суд над предсказательницей судьбы Ла Вуазин, которую живьем сожгли на костре еще во времена Людовика, Короля-Солнце.
И не забывайте, что это был Париж. А потому, даже если мне случалось раздавить в руке хрустальный бокал или чересчур сильно хлопнуть дверью, все просто считали, что я пьян.
Время от времени я ловил себя на том, что отвечаю на вопрос, прежде чем он мне задан. Я мог также впасть в состояние полного ступора и долго
Самой большой моей проблемой, однако, оставался смех. Иногда на меня находили такие приступы смеха, что я никак не мог заставить себя остановиться. Эти приступы могли быть вызваны самыми разными причинами. Полнейшая ненормальность моего собственного положения абсолютно выводила меня из равновесия и рождала во мне непреодолимое желание расхохотаться.
Со мной это и сейчас случается достаточно часто. Никакие потери, никакая боль, даже все более и более углубляющееся понимание того тяжелого положения, в котором я оказался, ничего не смогли изменить. Мне вдруг, ни с того ни с сего, что-то кажется смешным, и я начинаю хохотать и никак не могу остановиться.
Кстати, эта моя особенность приводит в ярость других вампиров. Однако я в своем рассказе забегаю вперед.
Как вы уже, наверное, заметили, я еще ни словом не обмолвился о других вампирах. Но в том-то и дело, что я не мог найти ни одного из них.
Во всем Париже мне ни разу не встретилось ни одно сверхъестественное существо.
Повсюду меня окружали только смертные, но иногда я слабо ощущал чье-то неуловимое и сводящее с ума присутствие. В такие моменты я изо всех сил старался убедить себя в том, что мне это только кажется.
Воображаемое существо было таким же бестелесным, как и то, которое я встретил в свою первую ночь в деревне. И каждый раз ощущение его присутствия охватывало меня неподалеку от какого-нибудь парижского кладбища.
Каждый раз я останавливался, резко оборачивался и пытался его разглядеть. Однако безрезультатно – оно исчезало, прежде чем я успевал напрячь зрение. Мне ни за что не удавалось отыскать его самому, а запах парижских кладбищ вызывал во мне такое отвращение, что я не хотел, не мог войти за их ограду.
Такое происходило со мной вовсе не потому, что я был чрезмерно утонченной натурой, и не из-за воспоминаний о подземной темнице в башне. Похоже, отвращение к самому виду и запаху смерти составляло неотъемлемую часть моего существа.
Так же как и тогда, когда я был мальчишкой и жил в Оверни, я не в состоянии был без дрожи наблюдать смертную казнь, а при встрече с мертвым телом закрывал руками лицо. Мне казалось, что смерть оскорбляет меня, за исключением тех случаев, когда я сам был ее причиной. Но и тогда я старался как можно быстрее избавиться от своих жертв.
Однако вернусь к истории с присутствием. Поразмыслив, я пришел к заключению, что это существо, вполне возможно, какой-то призрак, причем призрак совершенно
Как бы там ни было, других вампиров я в Париже не встретил. Я даже подумал о том, возможно ли вообще существование нескольких вампиров одновременно. А что, если Магнусу пришлось уничтожить того вампира, чью кровь он когда-то выпил? Что, если и ему пришлось пожертвовать собой, после того как он передал свою власть другому? Быть может, и я вынужден буду уйти в небытие, если создам другого вампира?
Нет, не может быть! Все это не имеет смысла. Даже отдав мне свою кровь, Магнус остался полным сил. А для того чтобы отобрать власть у того, другого, вампира, он заковал его в цепи.
Все было окутано завесой страшной тайны, и мысль об этом сводила меня с ума. Но в тот момент, пожалуй, неведение было поистине благословенным для меня. Я и без помощи Магнуса успешно осваивал новую для себя науку. Скорее всего, именно этого и хотел от меня Магнус. Возможно, много веков тому назад ему тоже пришлось самостоятельно пройти весь этот путь.
Мне вдруг вспомнились его слова о том, что в тайных покоях башни я найду все необходимое для процветания.
Многие часы я проводил в скитаниях по городу, покидая общество людей лишь затем, чтобы укрыться в башне от дневного света.
Однажды в голову мне пришла странная мысль: если я могу танцевать с ними, играть в бильярд, разговаривать, почему бы мне не жить среди них точно так же, как я жил прежде, пока не умер? Почему бы мне не выдавать себя за одного из них? Почему бы не вернуться в гущу жизни, где… где есть что? Ну же, произнеси это вслух!
Почти наступила весна. Ночи становились все теплее, а в театре Рено поставили новую пьесу, в антрактах которой выступали новые акробаты. Деревья стояли в цвету. И не проходило ни одной минуты, чтобы я не вспоминал о Ники.
Однажды мартовской ночью, когда Роже читал мне письмо от матери, я вдруг понял, что в состоянии прочитать послание сам. Я учился читать многими доступными мне способами, но никогда еще не пробовал делать это самостоятельно. Я взял у Роже письмо и отправился с ним домой.
Во внутренних покоях башни теперь уже не было холодно. Я присел к окну и впервые в жизни в одиночестве прочел письмо от матери. Мне казалось, что я явственно слышу ее голос:
– Никола пишет, что ты купил театр Рено. Значит, ты теперь владелец этого маленького театрика на бульварах, где ты был когда-то так счастлив. Но счастлив ли ты по-прежнему? Когда же ты наконец мне ответишь?
Я аккуратно сложил письмо и сунул в карман. На глаза навернулись кровавые слезы. Ну почему, почему она понимает так много – и в то же время так мало?