Вампир
Шрифт:
Интерлюдия 1
— И это, по-твоему, признание преступника? Это записки из психушки, вот что я тебе скажу! — человек раздраженно швырнул на стол пачку исписанных карандашом листов.
— Ты так уверен в этом? — второй был спокоен, собирая разлетевшуюся бумагу в аккуратную стопочку.
— Да ты что? Издеваешься? Человек пишет, что родился неведомо когда и лично знал Влада Тепеша, да еще и присутствовал при массовых казнях, устроенными Дракулой, а ты заявляешь, что он — нормален? — возмущение выплескивалось вместе с брызгами слюны.
— Скажи честно, положа руку на сердце, ты совсем не веришь тому, что он пишет? Ни одному слову? — листочки уже были сложены и прижаты к столу массивным портсигаром.
— Это —
— Дорогой мой, а если бы это был нормальный бандит, то зачем бы он нам был нужен? Кого сейчас интересуют все эти бытовые убийства, кражи со взломом, маленькие наркоманы? Это уже — привычное течение жизни. А если ты хочешь поднять тираж нашей газеты, то нужно написать о чем-то таком, что заставит этих обывателей вздрагивать по ночам, пробираясь к дому после пьянки у приятеля.
— Тебе нужна сенсация? — в голосе зазвучала неприязнь. — И тебе плевать, откуда она возьмется? Ради этого несчастного тиража этой несчастной заштатной газетенки ты готов вытащить историю пятилетней давности и размазать по газетным страницам кровь ведрами?
— О, я вижу, что ты ознакомился с этим делом внимательно. А, собственно говоря, почему бы и нет? Это будут читать. Исповедь вампира, написанная им самим. Голос, доносящийся из камеры, куда его посадили, и продолжающий проповедовать культ насилия. Или ты думаешь, что не будут?
— Да нет, будут, — человек вздохнул, вытаскивая из-под портсигара листы рукописи. — Даже за пять лет не смогли забыть, что этот твой обожаемый вампир творил со своими жертвами.
— Так ты возьмешься за этот материал? — хозяин портсигара был настойчив.
— Возьмусь. Раз ты так настаиваешь. Но, Господи, какой же у него отвратительный почерк! Да еще и этот расплывающийся карандаш! Совершенно читать невозможно. Буду требовать от тебя надбавку за вредность.
— Да ладно, — довольный смешок подводил черту в споре. — Ты же не думаешь, что ему выдадут пишущую машинку ради твоего удобства?
Нет, я думаю, что ему установят компьютер в камере, ради моего удовольствия, — буркнул человек, выходя из комнаты. Хозяин портсигара закурил, довольно улыбаясь.
2
Да, так вот, о моей любимой. Впервые я увидел ее во дворе того замка, где рос. Мне было что-то около двенадцати лет, как я помню, а она была совсем маленькой девочкой. Я бы мог смотреть на нее гордо, с высоты своего возраста, но этот пятилетний ребенок был дочерью вельможи, а я — всего лишь кухонным мальчиком, пробирающимся через огромный двор с ведром воды. Она шла, в сопровождении гувернантки, высокой и напыщенной женщины, которая надменно приподнимала длинные юбки, переступая через многочисленные лужи. Эта пятилетняя девочка была очаровательна, в своей гордой независимости, с которой она отталкивала поддерживающую руку гувернантки. Она так прелестно надувала пухлые розовые губки, крича: «Отойди от меня! Я не желаю тебя видеть! Ты мне мешаешь!» — что вызвала у меня на глазах слезы умиления. Ее белое платьице было выпачкано зеленью, очевидно, она ходила в сад, играла на траве, что являлось причиной недовольства воспитательницы. Я засмотрелся на бело-розовую звездочку ее ладошки, когда она ударила гувернантку, не позволяя взять себя на руки. Я влюбился в нее сразу, с первой же секунды, и даже не заметил выступающий под ногами камень. Если бы вы знали, как это было больно! Я ударился пальцем босой ноги с размаху об этот камень так, что у меня потемнело в глазах. Я покачнулся, расплескивая воду из деревянного ведра, заливая свои залатанные широкие штаны, подвязанные веревочкой. Девочка рассмеялась. Я помню перезвон ее смеха по камням замкового двора, когда я падал, не удержавшись на ногах. Я очень медленно падал, и медленно катились шарики детского хохота, отражаясь от серых каменных стен. Я помню каждый миг этого падения, каждую каплю воды, вырвавшейся веером из ведра, каждое мокрое пятно, медленно расплывающееся по платью гувернантки.
Разумеется,
Когда потом, через много лет, эту самую гувернантку насиловали солдаты, во дворе другого замка, растянув ее беспомощное тело на каменных плитах, я подошел, отбросил подол длинного платья, закрывающий ее голову, заглядывая в постаревшее, покрывшееся морщинами женское лицо, и неодобрительно поджал губы, глядя ей прямо в глаза, покачивая головой, имитируя гримасу неодобрения, с которой она в давние годы смотрела на мои рваные штаны и грязные руки. Меня обрадовали ее расширившиеся узнаванием зрачки. А крик, раздавшийся мне вслед, когда я отошел, оставляя ее своей судьбе, ласкал мой слух, как сейчас ласкает мою память.
Но это была только первая встреча с моей любимой. Тот день, когда она была маленькой девочкой, играющей во дворе замка моего князя, давно прошел. Но мы встречались множество раз, я и очаровательная рыжеволосая девушка. Знаете, что удивительнее всего в ней, моей любимой? То, что она сохранила пристрастие к белым платьям со времен своего детства. Сколько бы раз за свою жизнь я ни сталкивался с ней, неизменными были две вещи — медно-рыжий цвет вьющихся локонов и белое платье, всегда — белое платье. Цвет невинности и чистоты.
Я хочу рассказать о той встрече, которая перевернула окончательно мою жизнь. О том моменте, когда я слился одновременно со своей любимой и Тем, Который Есть Я. Это было осознанием моей личности, самой глубинной и потаенной ее сути. Это было — всем, открытием Вселенной, которая тоже была — мною. Самое важное событие в моем существовании, после которого я только следовал путем, указанным Тем, Который Есть Я.
Моя память бережно и трепетно сохранила вид того поля, на котором были одновременно посажены двадцать тысяч деревьев. Двадцать тысяч молодых саженцев, готовых раскинуть ветви-руки. И это произошло! Влад Тепеш был велик и не сожалел о гибнущих. Он желал, чтобы его боялись, и он добился этого. Я испытал блаженство легкости освобожденной от мыслей головы, когда увидел, как двадцать тысяч кольев приняли предназначенные им жертвы. Как это было прекрасно! Все эти люди, боящиеся даже вздохнуть, не то что закричать, сдерживающие стоны, сползающие медленно по длинным тупым кольям, всаженных в их внутренности. Гордые женщины, которые презрительно смотрели на таких, как я, не имеющих родителей и нищих. Эти женщины, пронзенные кольями, воткнутыми во влагалища. Мужчины, надменно отвергавшие мою дружбу, принимали эти колья в прямую кишку и одним взмахом взлетали над землей, символизируя справедливость великого Влада. И дети, там были и дети, корчащиеся на слишком толстых для их маленьких тел кусках дерева.
Знаете, как прекрасны потеки крови на теплом дереве? Когда эти тонкие темно-красные струйки впитываются в прожилки кола, когда тяжелые вязкие капли падают на жадную землю, оплодотворяя ее своей жизнью… Вам следовало бы быть на том поле, чтобы понять эту красоту и гимн настоящей жизни. Там я встретил свою любимую.
Я шел вдоль посаженного по приказу Влада леса, рассматривая людей, замерших на своих кольях. Были такие, которые умерли быстро, они не представляли интереса для меня. Я искал живых, впитывая их боль и страдания. Я чувствовал, что становлюсь сильнее, и ко мне приближается нечто, то, что я ждал всю свою жизнь, то, что я должен принять, как свою судьбу. И я увидел ее.