Вампиры замка Карди

Прокофьева Елена Владимировна

Рассказав все это, Курт разрыдался, как ребенок. Он даже не стеснялся своих слез. И зло оттолкнул Магду, которая принялась было его утешать.

Август Хофер приказал будить солдат и прочесывать замок в поисках Лизе-Лотты и исчезнувших гробов.

Солдат подняли, но особенно прочесывать замок не пришлось. Лизе-Лотту нашли в саду. На той самой скамеечке, на которой трое вампиров чаще всего оставляли своих жертв.

Лизе-Лотта была мертва.

Доктор Гисслер не сразу смог приступить к изучению тела своей внучки. Потому что сначала на мертвую бледную Лизе-Лотту, лежащую в мокрой от росы ночной рубашке, накинулся Курт. Последовала сцена, показавшаяся доктору Гисслеру безобразной,

хотя кто-нибудь другой, возможно, счел бы ее трогательной. Курт подхватил умершую на руки, принялся осыпать поцелуями, называл всеми ласковыми именами, какие только встречаются в немецком языке, умолял вернуться, не покидать его или взять его с собой... В конце концов, когда окружающим надоело лицезреть эту истерику, по команде Августа трое дюжих солдат навалились на Курта и прижали его к земле, а Магда, ловким движением вспоров рукав, всадила в руку Курта заранее заготовленный шприц с успокоительным. После Курта отнесли в его комнату, где Магда промыла и перевязала его рану. И осталась рядом - стеречь. Август принес бутылку коньяка. Сказал, что по его мнению, пусть племянник лучше напьется, чем застрелится. Но Магда предпочла держать наготове шприц и ампулы с успокоительным.

Один из солдат нашел в нескольких метров от скамейки, в густой траве, целый клубок серебряных цепочек. Их было очень много - видимо, все те цепочки, которые доктор Гисслер надевал на Лизе-Лотту, оказались брошены здесь.

Тело Лизе-Лотты отнесли в лабораторию. Доктору Гисслеру не терпелось приступить к вскрытию. Дело в том, что выглядела Лизе-Лотта совсем не так, как две первые жертвы. Казалось, что, несмотря на бледность, она как-то похорошела после смерти и даже не выглядела такой изможденной, как обычно. Она была почти что красива! Гладкая светящаяся кожа, блестящие мягкие волосы. Никакого трупного окоченения не было и в помине. Она была холодна... Но, если бы не отсутствие пульса, дыхания и давления, ее вполне можно было бы принять за спящую.

Ассистента у доктора Гисслера сегодня не было: Магда сидела у постели Курта и доктор Гисслер понимал, что для него же было бы опасно пытаться заставить ее вернуться к работе. Он сам подготовил ланцеты, пилу для грудины, ванночки для внутренних органов, формалин, раствор для промывания брюшной полости, грубые нитки - чтобы зашить разрез. Все приготовил. Снял с трупа рубашку. Осмотрел кожу - никаких повреждений, даже ранки на шее исчезли. Взялся было за скальпель... И не смог нанести разрез!

Наверное, сказалось напряжение последних дней. И несвоевременно раннее пробуждение. Пальцы вдруг ослабели и скальпель со звоном упал на каменный пол. В голове крутился туман. Тело налилось свинцовой тяжестью. Доктор Гисслер вспомнил, как описывал Курт наведенный вампиром морок. Очень похоже! Но сейчас - десять часов утра. Вампиры спят крепким сном. Во всяком случае, им положено в это время спать! Так что, наверное, сказалась усталость. И возраст.

Доктор Гисслер решил, что вскрывать будет позже. Сначала ему надо немного поспать. Обложив тело ватой, пропитанной формалином, он покинул лабораторию. Когда он вышел на свежий воздух, ему стало несколько легче. Но по-прежнему хотелось спать.

Доктор Гисслер поднялся к себе в комнату, лег на постель - и проспал до глубокой ночи.

Ночью идти вскрывать труп было как-то неуместно: доктор Гисслер старался не нарушать им же самим установленные правила безопасности.

А утром тело Лизе-Лотты из лаборатории исчезло...

Вновь обыскали весь замок. Частично - даже развалины. В подземелья боялись углубляться: там все было сильно разрушено, а планы замка найти не удалось.

Ни гробы, ни тело Лизе-Лотты обнаружены не

были.

Отто Хофер высказал предположение, что Лизе-Лотта каким-то образом заразилась вампиризмом. Пока это могло быть только предположением - ведь никто не видел ее ожившей! Но именно это предположение казалось наиболее близким к истине. Оставался вопрос: почему предыдущие жертвы вампиров не стали вампирами? Возможно, вампиры превращают в себе подобных только взрослых особей? Но что защищает детей? Возможно, божья милость, ведь они невинны, а значит - не подвержены разрушающему воздействию зла? И это предположение Отто высказал с невозмутимостью ученого. Бог и Божья милость были для него не более чем явлениями, пригодными для изучения.

Зато Августу Хоферу от этого предположения сделалось жутко. Ведь если есть Бог и Божья милость - значит, есть и гнев Божий, и загробная кара. А если Божья милость распространяется на расово неполноценных детей... Не значит ли это, что гнев Божий падет на головы тех чистокровных арийцев, которые отправили этих самых детей на корм вампирам?

Курт лежал в своей комнате, пьяный и накачанный успокоительными. Он проклинал за все случившееся себя и только себя. Он снова не смог защитить Лизе-Лотту! Он, когда-то мечтавший быть ее рыцарем и защитником, сначала допустил, чтобы Лизе-Лотта попала в гетто... А теперь - не смог уберечь ее от смерти!

Курту очень хотелось умереть.

А перед смертью - еще хоть раз увидеть Лизе-Лотту.

Глава XII. Что таится в темноте...

А Ханса Кросснера так и не нашли.

Допросили с пристрастием отца деревенской красавицы, с которой позабавился в свою первую увольнительную бесшабашный Ханс, ее саму, ее мать и младшего брата - все клялись и божились, что не видели милейшего Ханса с тех самых пор, как тот впервые пожаловал в деревню, да и зла на него не держат, а если и грозились кому, так это дочке и ругались на дочку - дуру и бесстыдницу, наговорившую черт знает чего о храбром и честном солдате Вермахта. Не преминули так же и напомнить о своей лояльности и о том, что Румыния союзница Германии, а вовсе не оккупированная страна, в которой позволительно все и все - безнаказанно.

Уходили из деревни солдаты Вермахта - печальными и злыми.

Не нравилось им, прошедшим Польшу, а кое-кому и Украину, когда вот так приходится уходить - все равно как отступать - оставлять за спиной не пепелище, не виселицы, а то же нетронутое благоденствие и покой, что и до их появления, и людей - не мертвых, не отчаявшихся, а только напуганных, да и то чуть-чуть...

Пусть не верили они, что хромоногий и согбенный, совсем седой старик лавочник и его двенадцатилетний сынишка сумели убить здоровенного, сильного как медведь Ханса Кросснера... Примерно наказав их, они исполнили бы свой долг - как могли. И может быть, успокоились бы, перестали бы задумываться куда же на самом деле пропал Кросснер и что с ним сталось. Может быть, перестали бы...

– Дурак он был, - мрачно говорил идущий позади всех коренастый и низкорослый Герберт Плагенс, своему приятелю молчаливому Клаусу Крюзеру, бывшему боксеру, со свернутым набок и неестественно приплюснутым носом, Дурак был - потому что не верил. Не шлялся бы в одиночку по ночам, был бы жив...

– А эта стервоза, дед, смотрел и ухмылялся - уверен был, что выкрутится! Гнида! Проклятый цыган!
– вдруг обернулся жилистый, желтый и очень болезненный на вид (только на вид) Петер Уве, у которого руки сильнее чем у других чесались если не пристрелить, то избить до полусмерти горбоносого черноглазого старика, который ему в глаза смотрел - и взгляда не отводил. Чтобы знал! Чтобы знал, что нельзя так смотреть на немецкого солдата!