Вампиры. Антология

Матесон Ричард

Лизетт вгляделась в свое лицо, отразившееся в затуманенном паром зеркале.

— Я не должна была позволять тебе выставлять его в галерее.

— Почему? — Даниэль мылила голову и жмурилась, чтобы пена не попала в глаза. — Майтланд считает, что это моя лучшая работа.

Лизетт потянулась к душевому шлангу.

— Ну, в портрете есть что-то интимное. На меня все смотрят. Это вторжение в личную жизнь.

— Но там же все совершенно благопристойно, дорогуша. Не то что какие-нибудь гологрудые красотки с рекламных щитов в Сохо.

Рисунок углем и карандашом, изображающий

Лизетт, был сделан Даниэль в манере, которую она называла своим периодом Дэвида Гамильтона. [43] Позируя для него, Лизетт собрала волосы в высокий шиньон и надела старинную хлопковую кофту с длинными рукавами и кальсоны с кружевными вставками, которые нашла в магазинчике на Вест-бурн-Гров. Даниэль назвала картину «Роза во тьме». Лизетт считала, что на ней она выглядит толстой.

Даниэль слепо нащупывала массажную насадку, и Лизетт сунула ее в руку подруги.

43

Гамильтон Дэвид — режиссер, фотохудожник.

— Просто он кажется мне слишком личным, чтобы моим портретом владел кто-то совершенно незнакомый.

Шампунь тек по груди Даниэль, как морская пена. Лизетт поцеловала эту пену.

— Ах, но скоро она перестанет быть совершенно незнакомой, — напомнила ей Даниэль приглушенным шумом душа голосом.

Лизетт чувствовала, как соски Даниэль твердеют под ее губами. Глаза стоящей под тугими струями брюнетки оставались закрытыми, но ее свободная рука поощряюще легла на голову Лизетт. Поцелуи блондинки медленно ползли по скользкому животу подруги. Лаская Даниэль, она осторожно опустилась на колени. Когда язык Лизетт коснулся влажных завитков, Даниэль прошептала что-то и раздвинула бедра, прижавшись коленями к плечам светловолосой девушки. Душевая насадка выпала из ослабевших пальцев.

Лизетт отдалась любви со страстью, ее же саму удивившей, — со стихийным, диким пылом, так отличающимся от их обычной нежности друг с другом. Ее губы и язык вжимались в Даниэль жадно и яростно, и экстаз она испытала даже более бурный, чем вызвала у Даниэль. Одной рукой Даниэль стискивала душевые поручни, а другой мяла занавеску, всхлипывая в трясущем ее долгом оргазме.

— Пожалуйста, дорогая! — взмолилась наконец обессилевшая Даниэль. — Меня больше ноги не держат!

Она отстранилась. Лизетт подняла лицо.

— Ох!

Девушка заторможенно, словно пьяная, поднялась. Ее расширившиеся глаза наконец заметили испуг Даниэль. Она дотронулась до своих губ и повернулась к зеркалу.

— Прости. — Даниэль обняла подругу. — Должно быть, у меня начались месячные. Я не знала…

Из замутненного зеркала на Лизетт смотрело перепачканное кровью лицо.

Даниэль подхватила начавшую оседать подругу.

VII

Холодные капли дождя падали на лицо, вымывая из ноздрей слишком сладкий аромат гниющих цветов. Она медленно открыла глаза навстречу мраку и туману. Дождь шел монотонно, вяло, приклеивая белое платье к мокрому телу. Она снова

ходила во сне.

Бодрствование медлило целую вечность, не желая возвращаться к ней, и лишь постепенно, мало-помалу она начала осознавать себя и обстановку. На миг она ощутила себя шахматной фигуркой, поставленной на доску в темной комнате. Повсюду вокруг нее, точно столпившиеся люди, возвышались каменные статуи, по их обветрившимся лицам текли слезы сырости. Она не чувствовала ни страха, ни удивления оттого, что очутилась на погосте.

Она прижала руки крест-накрест к груди. Вода бежала по ее бледной коже так же спокойно и ровно, как по мраморному надгробию, и хотя плоть ее была холодна, как влажный гранит, она не ощущала, что замерзла. Она стояла босая, волосы прилипли к плечам над глубоким вырезом хлопковой сорочки — единственной, что ее прикрывала.

Автоматически шла она сквозь тьму, словно следуя знакомой тропой по лабиринту из поблескивающего мокрого камня. Она знала, где находится: это Хайгетское кладбище. Она не могла сказать, почему уверена в этом, поскольку не помнила, чтобы когда-нибудь посещала это место прежде. Не думала она и о том, откуда знает, что шаги уводят ее все глубже и глубже, а не влекут к воротам.

Яркая капля упала ей на грудь, и под дождем пятно над ее сердцем расцвело красной розой.

Она открыла рот, чтобы закричать, и губы ее изрыгнули кипящий поток непроглоченной крови.

— Элизабет! Элизабет!

— Лизетт! Лизетт! Чей голос зовет ее?

— Лизетт! Вы можете проснуться, Лизетт!

Глаза доктора Магнуса вглядывались в ее глаза. Не мелькнула ли за вежливой маской внезапная тревога?

— Вы проснулись, мисс Сэйриг. Все в порядке. Лизетт несколько секунд смотрела на него, неуверенная в собственной реальности, словно резко пробудилась от бездонного кошмара.

— Я… я думала, что умерла. — В глазах девушки все еще метался страх.

Доктор Магнус успокаивающе улыбнулся ей:

— Сомнамбулизм, дорогая моя. Вы вспомнили эпизод хождения во сне из прошлой жизни. Скажите, вы сами никогда не страдали лунатизмом?

Лизетт прижала руки к лицу, оторвала их и уставилась на пальцы.

— Не знаю. То есть — не думаю.

Она села и принялась рыться в сумочке в поисках пудреницы. Прежде чем открыть зеркальце, девушка мгновение помедлила.

— Доктор Магнус, не думаю, что мне следует продолжать эти сеансы.

Она зачарованно всмотрелась в свое отражение и, не притронувшись к пуховке, защелкнула крышку. Только теперь испуганное выражение начало сходить с ее лица. Жаль, что нельзя закурить.

Доктор Магнус вздохнул и, откинувшись на спинку кресла, свел вместе кончики пальцев; он наблюдал за тем, как она, нервно ерзая на краю кушетки, возится с одеждой.

— Вы действительно хотите завершить наши исследования? Как-никак за несколько последних сеансов мы добились значительного прогресса.

— Неужели?

— Именно так. Вы последовательно вспоминаете случаи из жизни Элизабет Бересфорд, юной английской леди, жившей в Лондоне в конце прошлого века. Судя по тому, что вы знаете об истории вашего семейства, она не является вашим предком.