Ванечка и цветы чертополоха
Шрифт:
— Господи, что вы имеете в виду?
— По-моему, ты такая огромная, что не можешь во мне уместиться.
— Ну, что за глупость? Вы же взрослый мужчина.
— При всей моей крупногабаритности, я перед тобой — маленький щенок. Пуделёк недовитый.
— Что-то я тут не заметила маленьких щенков.
— Ты смотришь снаружи.
— Я смотрю на ваше тело, как на карту вашей жизни. И она-то, жизнь, меня и привлекает.
— Когда началась эта заваруха в Чечне, нас с Киром туда не взяли. А ведь туда много наших отправляли. И много там погибло. Я знал несколько парней, которые там полегли. А мы, вроде как,
— Вас это гложет?
— Мне от этого тошно.
— Вы хотели бы лежать в земле? — Мила провела пальцами по его щеке.
— Нет. Мне бы хотелось, чтобы они топали по земле.
— Но ведь вы бы один не выиграли войны.
— Война такая штука… Сколько не выигрывай, всё равно ты проиграл. Само начало войны — уже проигрыш.
— Да и жизнь такая же. Сколько не выигрывай, всё равно проиграешь.
— Сказали два пессимиста.
— Сказали два грустных побитых оптимиста.
Палашов был признателен, что эта светлая малявка пытается его поддержать, подставить хрупкое плечико под его тяжёлый походный рюкзак.
— Ты не обязана подтирать мои сопли. Извини, что распустил их.
— То же могу адресовать вам.
— Я — другое дело.
— Нет, не другое.
— Не буду с тобой спорить.
Чем ближе была Москва, тем плотнее становился поток машин. Палашов стабильно шёл со средней его скоростью. Проезжая последнее зелёное кольцо вокруг мегаполиса, он поинтересовался у пассажирки, не желает ли она оправиться перед въездом в город. Мила отказалась. Но они всё же притормозили, чтобы посмотреть карту, дружно нависнув над ней лицами и соприкасаясь волосами. Через пять минут после возобновления движения они съехали на аэропортовскую бетонку. Ещё через пять они, потолкавшись немного перед первым на въезде светофором, ушли на внешнюю сторону МКАД. И хотя лето ещё добирало последние деньки, во вторник кольцевая дорога была основательно запружена транспортом. Пока «девятка» волоклась среди собратьев по оккупированной дороге до шоссе Энтузиастов, Мила задала ещё один вопрос:
— У вас есть родственники?
— У меня есть тётка с мужем и двумя детьми, но они живут в Екатеринбурге. Отношения у нас хорошие, но я почти её не знаю. Она мне изредка позванивает узнать, жив ли я ещё. Бабки-дедки у меня уже все умерли. Отцовы родители давно. А мамина мать недавно. Тётка — мамина сестра. У отца не было братьев-сестёр. Одын, совсэм одын.
— Ясно, — вздохнула девушка.
На шоссе Энтузиастов встречались пешеходы, и Мила с любопытством их оглядывала. После долгого пребывания в глухой деревне случайные люди казались ей очень интересными. На остановках топтались и стояли группы людей, и она смотрела, во что одеты женщины, как делают лица как можно равнодушнее одинокие мужчины.
Свернули на проспект Будённого и, проволочившись от светофора к светофору от начала до конца проспекта, нырнули в указанную Милой подворотню, чуть не доехав до улицы Вельяминова. Полдень уже миновал, во дворах изредка попадались спешащие куда-то прохожие: студенческая молодёжь, мамочки с малышками в колясках, старики. Среди пятиэтажных старых домишек и ряда двенадцатиэтажных блочных домов района Соколиная гора возвышались друг за другом два одноподъездных шестнадцатиэтажных панельных дома. Во втором корпусе сих монументальных, усыпанных белыми и салатовыми
XXII
Пока Палашов вытаскивал сумки и закрывал машину, Мила взяла дамскую сумочку и тубус и отошла на тротуар к подъезду. Там она остановилась спиной к подъезду и ждала своего спутника. Из-за левого угла дома показалась компания не внушающих доверия молодых людей возраста от двадцати до тридцати, в руке у каждого по бутылке отечественного пива. Они направились в сторону Милы, о чём-то переговариваясь. Девушка их заметила и отступила поближе к подъезду. Когда они проходили мимо, один из них приблизился к ней и, подхватив за талию, повлёк за собой и остальной компанией со словами:
— Красавица, пойдём с нами, развлечёмся.
От него пахло пивом, сигаретами и какой-то резкой туалетной водой. Девушка почувствовала прилив тошноты и головокружение. Она растерянно оглянулась на Палашова. Шлепок сумок об асфальт возвестил о его осведомлённости. Мужчина рванулся к уходящей и увлекающей за собой оглядывающуюся Милу компании. Пять шагов оставались между ними, когда он громко потребовал:
— Эй, мужики, девчонку мою оставьте!
«Мужики» остановились и обернулись к нему. Тот, что удерживал Милу одной рукой, сказал:
— Чувак, что, правда, она у тебя ещё девчонка?
— Да. До свадьбы берегу. — Палашов сохранял ледяное внешнее спокойствие и даже улыбался, хотя в душе у него зрел гнев. — А вы чего прогуливаетесь посреди рабочего дня? Не работаете, что ли?
— Мы в отпуске! Хотя тебя это не касается! Скажи лучше вот что: любишь свою куколку?
— Не то слово!
— Так пойдём вместе развлечёмся! Если хорошо попросишь, будешь первым!
— Не-а! — Палашов продолжал улыбаться. — Буду первым и единственным! Отвалите, ребята!
— А если не отвалим?
— Порву всех пятерых, — невозмутимо и весело ответил следователь, будто речь шла о каком-то невинном пустяке.
Один из «мужиков» не выдержал издевательского тона, взял за горлышко бутылку, ударил о заборчик и пошёл с рваной розочкой на мужчину, приговаривая возмущённо:
— Да я тебя, гнида, сейчас сам порежу! Ещё скалится, зараза!
— Стой, Кабан! — выкрикнул удерживающий Милу хулиган.
Но Кабан уже подошёл на расстояние вытянутой руки и махнул острым осколком, рассекая рубашку и кожу предплечья на руке Палашова. Мила громко вскрикнула, и в то же мгновение нападавший был схвачен за вооружённую руку, скручен спиной к раненому, а оружие было приставлено к его горлу в его же собственной руке.
— Мужики, я слов на ветер не бросаю! Валите подобру-поздорову! — Палашов сделал очень грозное лицо. — И чтобы больше я вас здесь никогда не видел! Ясно?
— Понял! Понял! — неохотно ответил за всех тот, что удерживал Милу уже двумя руками. — Забирай свою красотку!
Он отпустил девушку, и та метнулась за спину защитника. Когда девушка была в безопасности, Палашов потребовал:
— Извинись перед девушкой! Это дело принципа!
— Извини, красавица! — усмехнулся Милин обидчик, а потом, отвернувшись в сторону, буркнул про себя вслух: — Вот м…!