Ванёк-дурак. Поэма

Кривцов Юрий

«Ладно, будет напервой». Дед мотает головой. Ваньку, сдуру не послушав, Полведёрца залпом скушал, Вытер слюни, ляпнул: «Ух!» И о пень башкою – бух!

Пень сломался, леший тоже, Спит с улыбкою на роже. Ванька пьяного схватил И в телегу погрузил: «Будет, дед, в лесу шалить, Мужиков безвинных бить. Отвезу тебя домой, Будешь вкалывать со мной». Ванька к дому подъезжает, Мать его уже встречает: «Маня, Ванька возвратился, Глянь-ка, цел и не убился. А с мукою что? Привез?» Мамка заглянула в воз, Дед чужой икает там. «Это что ещё за срам?» «Это

наш работник, мать, Будет сеять и пахать, Будет и штаны носить, И бурьян в саду косить. Видишь, спит сейчас бедняга, А всему виною – брага. Не послушал, перебрал. Бог его и наказал».

Вот очнулся леший: «Худо! Опоил меня иуда! Во как голова трещит.» А Иван и говорит: «Боль сниму твою вполне, Коль сослужишь службу мне».

Ну, тут леший разозлился, Как-то весь перекосился, Диким зверем заревел И на Ваньку налетел. Но не промах наш дурак. Вот он вытащил табак: «На-кось, дедушка, уймись И манерам научись». Леший вмиг оцепенел, Покраснел, позеленел. Стал ручищами махать И давай вовсю чихать. Тут земля как загудела, Задрожала, зашумела, Словно буря занялась. Вот досада, вот напасть.

Дом с маманей закачался, От землицы оторвался И, по небу полетел. Лишь дурак остался цел. Вот он к деду подбежал, Рот лаптей ему зажал, Приподнявши будто пуд, Зашвырнул с размаху в пруд. Дед покамест снова всплыл, Уйму рыбы наглушил. Вот он вылез, весь трясётся. А дурак над ним смеётся: «Что? Студёна, брат, водица? Чай тебе не в бане мыться. Но зато улов хорош. Молодец, ядрёна вошь. Будет славная ушица. Да тебе бы обсушиться. Возвертай на место дом. Обогреешься потом». Леший смирный стал, как пёс, Мигом дом назад принёс.

Мамка печку затопила И беднягу обсушила. Маня бражки подает: «Выпей, дед, башка пройдёт. «Тот, когда слегка набрался Подобрел, заулыбался. Лезет к Ваньке целоваться: «Всё, сынок, не буду драться. Коли вместе станем жить, Буду службу вам служить». Ну, на том и порешили. Вместе весело зажили. Я у них на днях гостил: С Ванькой на спор бражку пил. Но, по совести признаться, В этом трудно с ним тягаться Я ж, невежда, попытался, Но на сотой чарке сдался, Утешало лишь одно: Леший спал уже давно.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Год прошел, а может, два. Про Иванушку молва Докатилась до столицы, До царя и до царицы. Царь, понятно, был подлец, Кровопийца и стервец, Самодур и психопат, Хам, злодей, дегенерат. А при нём большой, как дуб, Федя, главный душегуб.

Видя Федю, все дрожали, Потому что точно знали: Тяжела его рука, Многим он намял бока. Как-то, кажется, в обед, Царь держал большой совет. Там боярин Лыков спьяна Ляпнул, сволочь, про Ивана «Дескать, есть такой мужик, Сам невзрачный, будто вжик, Конопатый да горбатый, Но с недавних пор богатый. Бьют челом его соседи: Дескать, раньше даже меди У соседа не водилось, Так откуда ж появилось Столько злата у Ивана, Тунеядца и болвана? В общем, надо всё проверить. Описать, потом отмерить То добро. Взыскать налог. Самого потом в острог. Есть сомненья: сей мужик Вор, злодей и бунтовщик.

Царь к боярину подсел, Тот от страха онемел. Царь хлебнул и запищал: «Почему не сообщал? Знал ведь, хам, с казною худо И молчал о том, паскуда. Вот в тюрьме тебя сгною Или морду раскрою». Тут

и Федя подлетел. Мигом Лыков побелел: «Виноват, прости, отец». «Прикуси язык, стервец.

Завтра утром всё исправишь, Мужика сюда доставишь. Сам дознанье проведёшь. Но, смотри, как подведёшь. Всё, тепереча иди. Федя, милый, проводи». Федя Лыкова схватил И о пол башкой хватил.

Опосля – пинком под зад Вывел скоро из палат. Царь же водочки хватил, Всех гостей обматерил: «Будет вам, козлы, хихикать». И велел царицу кликать. Вот царица появилась, Мужу низко поклонилась. «Будет, матушка, садись. На, сперва опохмелись. Как дела?» «Да, слава богу. Всё старею понемногу. Вот сейчас опохмелюсь, Опосля потом напьюсь. Каждый день одно и тоже, Тот же стол и те же рожи. Та же сёмга и треска И зелёная тоска». Царь ругнулся: «Твою мать! Будет, дура, причитать. Ну, не хочешь веселиться, Так ступай к себе молиться. Хочешь плачь, а хочешь смейся. Хоть башкой о стенку бейся. Хочешь землю носом рой. Хочешь в омут головой. Только, знаешь, не зуди, Не канючь и не серди. А не то, когда допью, Морду вновь тебе набью».

Царь допил свою посуду. «Тихо! – крикнул. – Молвить буду». Мигом гости замолчали, Закрестились, задрожали. Всех пробил холодный пот, Потому что наперёд Знали всё, что дальше будет. Ладно, бог его осудит. Царь поднялся: «Как и ранее, Счас устроим состязанье. Федя мой, ядрёна мать, Будет вас, козлы, пытать. Кто с удара устоит, Значит тот и победит. Победителю награда Из заморского из града Дивный коврик расписной Да на водку золотой. Вам, бояре, честь и слава. Нам с царицею забава. В общем, дружно все подряд Становитесь в центре в ряд. Федя милый, начинай. Для начала сосчитай, Все ли гости тут на месте? Сколько их? Должно быть, двести». Самый старый из гостей Отец Никон, архиерей, На колени опустился, Бил поклоны и крестился, А когда глаза поднял, Федю рядом увидал. Тот стоял, наморщив лоб, Вмиг попа пробил озноб: «Федя, Феденька, сынок. Что наморщился, дружок? Улыбнулся молодец: «В ряд пожалуйте, отец». «В ряд ? В какой ? Мне не пристало Становиться с кем попало. Я уж лучше тут сейчас Помолюсь за всех за вас». Никон снова наклонился И усердно закрестился. Федя выдохнул: «Постой!» И на бороду ногой Архиерею наступил. Тот от боли завопил: «Что ж ты делаешь, подлец?» «В ряд пожалуйте, отец.

А не то сейчас, ей богу, Я свою вторую ногу Вам поставлю на хребет.

Что, поставить? Али нет?» «Нет, не надо, встану в ряд.

Будь ты проклят, супостат». Федя ногу приподнял, Поп вприпрыжку поскакал. И, как каторжник, ругаясь, Стал со всеми в ряд, шатаясь. «Все, царь батюшка, на месте. Сосчитал. Да, ровно двести. Что прикажешь приступить, Этим свиньям рыла бить?» «Да, Федюша, приступай. Сделай милость, начинай». Федя всех гостей собрал, После рассортировал, Чарку водки пригубил И к работе приступил. Первых, тех кто постарее, Поплюгавей, послабее, Чтоб не тратить лишних сил, Щелбанами уложил. Тех же, кто поздоровее, Посолидней, пожирнее, Бил железным кулаком Или красным сапогом. И с удара одного Все валились у него. Вот, к примеру, князь Ямской, На него глядит с тоской, Рожу скорчил бородач Хоть реви, а хочешь – плачь. Будто свет ему не мил, Жалко, жалко нету сил. Только труд его напрасен, Федя страшен и ужасен. Федю этим не проймешь, Он колючий, словно еж. Ни креста на нем, ни веры Только злость кипит без меры. И под шепот: «Боже мой» Он Ямского пнул ногой. Тот тихонько закряхтел, Метров на пять отлетел. Головой о стенку шмяк, Ухнул, охнул и обмяк.