Вангол

Прасолов Владимир Георгиевич

— То-то, я смотрю, ты кислый сидишь. Да, задал ты мне задачку. Значит, родная сестра майора НКВД Сергеева являлась сожительницей врага народа Переверзева, оказавшего при задержании вооружённое сопротивление, в результате которого погиб майор Сергеев. Да, ёлки-палки, если это в рапорте отразить, много вопросов появится. А на вопросы надо будет отвечать. Нам с тобой, кстати, тоже придётся на эти вопросы отвечать, Сергей Михайлович. Что там на Переверзева-то было?

— Два анонимных письма, в которых сообщено, что у него в мастерской под видом клиентов собираются подозрительные личности, ведут беседы политического характера, в которых критикуют политику партии и правительства.

— Всё?

— Пока всё.

— Твою мать! Найдите этого анонима, из-под земли найдите. До меня только сейчас дошло. Переверзев — это же сапожник, я же, бля, в его сапогах хожу, какая сволочь на него пасквиль накатала?! Найдите мне эту

гадину, я его этими сапогами на этом ковре размажу!

Начальник управления был просто взбешён. Его крупное лицо пошло пятнами. Он расстегнул воротник на шее и, с силой ударив по столу кулаком, с негодованием замотал головой:

— Из-за какой-то гниды столько людей положили. Какие на х…р там подозрительные личности, какие беседы? Короче, так. Дело закрыть, всех погибших захоронить, как положено. Майора Сергеева посмертно представить к ордену Красного Знамени. Я о нём всегда был высокого мнения. Образец исполнительской дисциплины и преданности делу. Он, даже зная о том, что его сестра в близких отношениях с Переверзевым, пошёл на его задержание. Какого чёрта тот начал стрелять?!

— Виктор Иванович, если ночью, не дай бог, ко мне вот так же придут, я тоже начну стрелять. Поверь, не потому что я в чём-то виноват, а потому, что я всегда злой спросонья.

— Спасибо, что предупредил, по необходимости будем брать тебя после обеда, ты после обеда всегда добрый.

— Ну, Иваныч, я ж пошутил.

— Я тоже. Ладно, что случилось — уже не изменишь. А племяша его непременно отправим учиться. Лично ходатайствовать буду, друзьям напишу, чтобы помогли парню. Непременно найдите его — и ко мне, как вернётся. Вопросы есть?

— Вопросов нет, всё ясно. Разрешите идти?

— Идите.

Как только дверь кабинета закрылась за вышедшим замом по оперативно-разыскной работе, на столе зазвонил телефон. Начальник управления поправил на себе китель, застегнул воротник, встал и взял трубку.

— Слушаю, товарищ комиссар. Так точно, товарищ комиссар. Будет исполнено, товарищ комиссар.

Осторожно положив трубку на аппарат, он сел в кресло. Глубоко задумавшись, долго водил карандашом по листу чистой бумаги, рисуя какие-то замысловатые фигуры.

Приезд начальства всегда создавал кучу проблем, а после начала строительства Байкало-Амурской магистрали, которое курировал лично Лаврентий Павлович, эти приезды стали настолько частыми, что волей-неволей начальник управления обрастал всё новыми и новыми личными знакомствами с приезжавшими из Москвы ответственными работниками. Это было хорошо. Плохо было то, что он теперь постоянно был на виду и под контролем. Уже несколько лет как натянутая пружина. Хотя, наверное, и это было неплохо, показатели в управлении были неплохие, и вообще он был на хорошем счету у руководства. Сняв трубку внутреннего телефона, он вызвал машину, туго затянув портупею и поправив перед зеркалом фуражку на голове, вышел из кабинета.

Плотный, белый как молоко туман застилал распадок между сопками. Сверху казалось, что это облако, решив отдохнуть, приземлилось и распласталось по земле. Солнце, взошедшее в чистом небе, радовало глаз, ослепительно сияя на небосводе. Туман, растекаясь, мед ленно таял, и взору Вангола открывалась долина ручья, изуродованная пронёсшимся валом водного потока. Тихо застонал Игорь, которому Тинга делала перевязку. Вангол обернулся, подошёл ближе и опустился на колени около лежавшего на оленьей шкуре Игоря. Ему было искренне жаль этого парня, в общем-то со светлой головой, одурманенного и обманутого. У парня был твёрдый характер, но он заблуждался в человеческих ценностях, не понимал их природы и сущности. Для него донести на товарищей значило принципиально сказать правду, не задумываясь о том, какие несоизмеримо жестокие последствия для них эта правда повлечёт. Он идеализировал мир, в котором жил, и не понимал, что правила этим миром не правда, а ложь. Ложь пропитывала всё в стране, которая родилась на руинах Российской империи. Всё, начиная с лозунгов революции, обещавших землю крестьянам, фабрики рабочим, мир солдатам, и кончая сегодняшними рекордами и достижениями. Он не знал, да и не мог знать, что вся эта ложь была направлена для достижения одной-единственной цели — одурачить народ. Заставить его работать и прислуживать непогрешимой и неприкосновенной касте — коммунистической партии, причём непогрешимость и неприкосновенность её членов определялась очень узким кругом лидеров этой партии, которые трепетали от страха за свою жизнь перед вождём, «отцом народов» Иосифом Сталиным. Как паук, этот человек создал огромную и очень чувствительную сеть, которая накрыла Россию и реагировала на каждое движение и событие, происходившее на огромных просторах страны. Эта сеть могла существовать при одном условии — наличия таких, как Игорь Сергеев, Павлик Морозов, и тысяч

других оболваненных идеологией людей. Этот человек создал партийную иерархию, своеобразную табель о рангах, согласно которой партийные деятели подразделялись в зависимости от занимаемой должности в партийной системе, определяющей служебное положение и материальное обеспечение. Если простой рабочий, с гордостью носивший в кармане партбилет, имел только одну привилегию — вкалывать до седьмого пота, показывая другим, беспартийным, образцы трудового героизма, то секретарь райкома партии имел право на спецпаёк, служебный автомобиль, отдельную квартиру с мебелью и служебную дачу. Всё это было узаконено и принималось как должное. Причём назначение на все руководящие должности решалось исключительно партийными органами, поэтому членство в партии стало обязательным условием для жизни людей, стремящихся и способных управлять производством. Исключение из рядов партии ставило окончательный крест на карьере любого руководителя. Однако строгая партийная дисциплина распространялась только на низовое звено членов партии, партийное руководство высшего эшелона власти практически было недосягаемо ни для правосудия, ни для критики, если только оно не прогневит «отца народов». Эта партийно-советская паутина насквозь пронизывала все слои общества и заставляла его жить так, как решит великий Сталин. Он действительно был великий стратег. Тихо захватив власть, постепенно передушил всех сопротивлявшихся его власти соратников, затем всех, кто даже не помышлял, но потенциально мог занять его место, оставив около себя лишь тех, кто слепо ему доверял и тупо исполнял его распоряжения. Причём, совершая все свои карательные действия, он обставлял дело так, что в глазах народа оставался абсолютно чист и горячо любим. В условиях тотальной идеологической обработки в семье и со школьной скамьи молодёжь впитывала в себя любовь к вождю народа. Не было ничего удиви тельного в том, что на смену расстрелянным режимом «солдатам революции» приходили новые кадры фанатично преданных партии и лично товарищу Сталину молодых людей. Здоровых и сильных духом, готовых самоотверженно трудиться и созидать, защищать Родину от внешних и от внутренних врагов, не сомневаясь, пытать и расстреливать тех, кто покусился на святое для них имя партии и Сталина. Таким и был Игорь Сергеев, и, наверное, не столько сам был в этом виноват. Это чувствовал и понимал Вангол.

Игорь открыл глаза и посмотрел на Вангола.

— Где я? — с трудом шевельнулись его губы.

— В тайге, — ответил Вангол, улыбнувшись.

— Что со мной случилось?

— Тебя унесло потоком, мы с трудом тебя нашли, парень.

— Кто я? Я не помню, кто я. Я не помню, где я. Кто вы? Почему я в лесу?

— Успокойся, ты всё вспомнишь. Всё пройдёт, у тебя тяжёлое ранение. — Вангол взял жестяную фляжку и влил из неё в рот Игорю немного густой желтовато-зелёной жидкости.

Тот с трудом проглотил её, и тут же его глаза закатились, мышцы лица расслабились, и он уснул. Уснул, улетев в сновидениях в неведомую ему жизнь, где были огромные поля цветов, десятки разноцветных радуг появлялись у него прямо из-под ног, а он всё бежал и бежал, жадно хватая ртом ароматный воздух и наслаждаясь лёгкостью и силой своего тела.

— Вангол, он ничего не помнит, — проговорила Тинга, промакивая тряпицей пот, выступивший на лице Игоря.

— Вот и хорошо, что не помнит. Теперь, когда он будет выздоравливать, он начнёт вспоминать то, что будем рассказывать ему мы. А мы нашли его в русле ручья, придавленного к скале деревом. Мы ничего не знаем, кто он и кто был с ним. Мы не знаем, как его зовут и откуда он. Ты поняла меня, Тинга?

— Вангол, я поняла, мы его случайно нашли. Вот, возьми его документы из сумки, а сумку я выброшу, хорошо?

— Хорошо. — Вангол взял в руки завернутые в клеёнчатую материю документы Игоря: паспорт, студенческую книжку, две фотографии. На одной из них Игорь сидел на стуле, а сзади, положив ему руку на плечо, стояла, чуть склонившись к нему, немолодая женщина. — Наверное, это его мать. Посмотри. — Вангол протянул фото Тинге, у которой было такое удивлённое лицо, что Вангол рассмеялся. Тинга никогда не видела фотографий.

— Вангол, как это? Это как зеркало у Мысковой? Это как отражение в воде? Как это делают? Я тоже хочу, чтобы моё отражение всегда было у тебя. Сделай мое отражение.

— Тинга, это не отражение, это фотография. Понимаешь, это отпечаток света на специальной бумаге, покрытой специальным химическим составом, чувствительным к свету. — Объясняя, Вангол глядел на Тингу и видел, что она не понимает ничего из его слов. — Ладно, ты права, это, в конце концов, отражение, просто по-другому называется. Когда-нибудь мы сделаем для себя наши отражения и будем их носить с собой, ладно?

— Ладно. А это когда — когда-нибудь?

— Это тогда, когда мы с тобой выйдем из тайги в город, где есть фотографы. Смотри, вот ещё одна фотография.