Ванька 11
Шрифт:
— Так, как у них дела обстоят, революции не делаются…
Ну, ему виднее…
Между тем, лечение вождя шло своим чередом. Результаты проведенного сегодня рентгеновского контроля заживления перелома меня порадовали.
— Даже трость, Владимир Ильич, Вам не понадобится. Нога будет как новенькая, — обнадежил я своего пациента. — Скоро я тут и не нужен буду.
Ленин на меня прищурился, покивал каким-то своим мыслям. Что-то его поведение в отношении меня мне не очень понравилось.
Отпустят меня? Тут цепями прикуют на всякий случай? Случаи-то разные бывают…
Глава 9
Глава 9
— Нинеля Ивановича больше ни по какому поводу не трогать, всенепременно и всемерно помочь, если с чем обратиться… — Владимир Ильич сделал упор на словах «ни по какому».
Строгим взглядом ещё обвел всех собравшихся.
Сегодня «день выписки», так я его для себя и всех причастных к этому событию определил. Три недели назад я свой аппарат с ноги вождя снял, прошедшие дни никаких осложнений моего лечения не выявили.
Слёзно попросился я у своего пациента обратно на фронт. Тот, опять на меня с прищуром посмотрел и утвердительно кивнул. Хорошо мол, отпускаю. Приближайте, товарищ Красный, победу мировой революции.
«На выписку» чуть ли не все члены советского правительства заявились, как родственники в роддом к малютке и молодой мамочке.
Тут и Джугашвили-Сталин сейчас находился, и сын столбового дворянина Чичерин, и Ларин-Лурье, и нарком госконтроля Ландер, и председатель РВСР Бронштейн-Троцкий, нарком просвещения Луначарский, Семашко, а как без него, Урицкий из Петрограда даже приехал. Тут же перетаптывались с ноги на ногу Штейнберг, Равич, Мовшин-Свердлов. Чуть в сторонке от всех стоял Феликс Дзержинский.
Семашко даже ко мне поздороваться подошел. Кстати, не узнал он меня, хоть ранее в Наркомздраве мы неоднократно общались. Работала моя маскировка, ну и золотые зверьки тут тоже были мне в помощь. Немного, но изменяли они моё восприятие окружающими, спасибо им за это.
— Товарищ Брам, — тут я глазами захлопал — Ленин обратился к главковерху Крыленко. — С собою в Париж товарища Красного возьмете. Ему попасть в дивизию товарища Сормаха не терпится.
В Париж Армия Мировой Социалистической Революции ещё вчера вошла. Вот туда Крыленко сейчас и направлялся.
Я за время своего лечения Ленина всех руководителей страны в лицо хорошо запомнил, знал кто есть кто. Они чуть не каждый день, то за одним, то за другим в медблок заглядывали, лечебно-охранительный режим моего подопечного нарушали. Я им и время посещения отмерял, можно сказать — командовал чуть-чуть.
Такое — помнится. Пусть тебе кто-то даже один раз укажет-прикажет, а зарубочка в голове-то останется.
Вот и сейчас все собравшиеся на меня с некоторым уважением поглядывали.
— Конечно, конечно, Владимир Ильич. В самолете место товарищу Красному найдется.
Николай Васильевич ответил Ленину и приветливо махнул мне рукой.
Я стоял как дурак с банкой меда в руках. Подарок такой был мне от Владимира Ильича. Я сначала от него отнекивался, а потом всё же принял. Неудобно мне было. Ленину ходоки мёд принесли, а он мне его передарил. Мёд ему самому сейчас хорошо есть, он — одна сплошная польза. Ну, если на данный
Быстрее мне нужно из Москвы сматываться, пока Ленин не передумал. Или, пока кто-то из правительства или членов их семей и близкого круга что-то себе из костей не поломал. Буду тут в этом случае я в роли переходящего Красного знамени.
Мёдом я Сормаха и всех наших угощу. Пусть даже каждому по маленькой ложечке достанется. Детям и внукам будут рассказывать, что ленинский мёд ели. В мемуарах напишут о его вкусе непередаваемом.
У меня всё было уже собрано. Я с Владимиром Ильичом попрощался и теперь посматривал, как Николай Васильевич к дверям двинется. Мне от главковерха отставать сейчас нельзя. Назначено мне быть его попутчиком в Париж.
Автомобиль Крыленко доставил меня и его на Ходынку. Семь с половиной часов и мы в Кёнигсберге. Пока самолёт заправляли, я и Николай Васильевич чуть ноги размяли. Он курил, а я незаметно нос морщил. Как сам курить перестал, табачный дым мне стал неприятен. Я и раньше только на вольном воздухе курил, а сейчас вообще табак начал на нюх не переносить.
— Каков пациент Владимир Ильич? — поинтересовался у меня Крыленко.
— Хороший. Дисциплинированный, — не покривил я душой. — Мёд ещё подарил.
— Мёд? — переспросил главковерх.
— Мёд, — подтвердил я.
— Дашь попробовать?
Мля… Я чуть в осадок не выпал. Этот-то зачем ленинского меда возжелал? Не раз ведь с вождём за одним столом ел-пил, чаи гонял.
— Дам…
Как я отказать могу? Хотя и мог. Мёд-то у меня для Сормаха и товарищей.
Не прошло и пяти минут, как содержимое моей банки уменьшилось на ложку. Николай Васильевич не нагличал, как сказал — чуть-чуть и попробовал.
Оказалось, наш разговор пилоты слышали. Пришлось и их немного угостить. Только на кончике ножа. Так если и дальше дело пойдёт, у меня до Парижа и пол банки не останется.
Следующая посадка у нас была в Берлине. Там мне мёдом никого угощать не пришлось.
В Париже мы должны были садиться на Елисейских Полях, улице, что берёт начало от площади Согласия и тянется до Триумфальной Арки.
Почему там?
— Так надо, — главковерх был немногословен.
Вид у Крыленко был весьма бледный. Полёт на самолете, как оказалось, на него действовал самым неблагоприятным образом. До Кёнигсберга он ещё как-то крепился, а потом его организм начал не выдерживать.
Глава 10
Глава 10 Париж
Париж…
Конечно, не во время войны там бы побывать, но такая уж русская традиция — в данных обстоятельствах в товарном количестве здесь появляться.
В полете мне заняться было нечем. Спать? Ну, столько спать я не могу. До Кёнигсберга я ещё подремал, а дальше сна не было ни в одном глазу.
Сидел и думал. О чем? О жизни здешней.
Совсем что-то она интересненько пошла, не как дома было. Не рассказывали нам в школе на уроках истории такое. Там говорили про белых и красных, про то, как интервенты во всех портах страны высаживались, как Финляндия и Польша отделились в самостоятельные государства. Причем, не только они.