Ванька-ротный
Шрифт:
Старшина был устроен иначе, чем командир взвода. Он не любил пижонства и хвастовства. В делах он был рассудителен, нетороплив и скромен. На фраеров он смотрел с недоверием, считал их пустыми людьми.
Не главное в человеке его внешний вид, а даже наоборот. И если он уж очень следит за собой, в душе у такого нет ни ума, ни сердца.
Сам старшина носил простую солдатскую шинелишку, большие нескладные кирзовые сапоги со сбитыми каблуками, хотя имел ко всему доступ и мог прилично одеться. Он мог, используя связи, рукой дотянуться до всего, что лежало на полковых складах, как неприкосновенный
Вот смотрите. В руках у него не только снабжение и всякое барахло, но и власть, если хотите. Он будет менять сапоги прежде ребятам. "Бери – примеряй! Мне что останется!"
По ночам они ходят в дозоры. Днем отдыхают. Им молодым в крепких сапогах охота походить. Они как молодые петухи. Смотрят, в чем одет его напарник.
Старшина уже в годах. По службе в офицеры не стремиться. Ему приятно смотреть на довольные лица ребят. И ни один из них не может пикнуть, что он, старшина гребет под себя. Так уж сложилось, что он в разведке вроде родного отца. В руках он держит не только их животы и души, он имел необыкновенную способность успокаивать солдат, когда бывало особенно тяжело и трудно. Он простыми словами мог успокоить солдата, когда они возвращались после неудачной вылазки и среди них были раненые и убитые.
У ребят не выдерживали нервы. Многие иногда были на грани психоза. Полковая разведка это изнурительная и тяжелая работа с огромной нервной и моральной нагрузкой. При частых срывах, гибели близких товарищей и череды, сплошных не удач, нервы и разум человека часто отказывал.
Полковой разведчик это не стрелок в общей траншее. Пехотинцев стрелков гибло много, чего говорить! Но сама смерть у них была легче. Сидит солдат в окопе. Прилетел снаряд, рванул, и время на раздумье нет. Пехотинец не ищет смерти и на встречу ей не идет. Он пассивно сидит в окопе и ждет – пронесет или не пронесет. Пули за укрытие бруствера не залетают. Тут только если снаряд зашуршит или мина завоет.
Разведчик выходит из траншеи. И идёт по открытой местности в нейтральную полосу и все пули его. Очередь из пулемета или осколки в живот, пока сближаешься с немцами. Пока доберешься до немецкой колючей проволоки, пока сближаешься с немцами. Это всё на подходе.
Теперь под проволокой ты можешь в упор глотнуть свинца, за милую душу. Сидеть в укрытии траншеи безопасней, но тоже страшновато и невыносимо – теряешь много душевных сил, когда немец бьет поверху.
Но это совсем другое, когда ты добровольно лезешь под пули и виснешь на немецкой колючей проволоке. Когда группу разведчиков обнаруживают при подходе к проволоке, и они попадают под бешеный огонь, в живых из группы в десять, дай бог вернется половина. А чаще, из-под проволоки выходят из десяти – два, три, не больше. И снова эти трое с другими, новыми пятью отправляются под проволоку, чтобы вынести раненых и убитых. Без этих троих не обойтись. Только они знают и укажут место,
– Готовьте в ночной поиск новую группу! Штаб армии требует языка!
И солдата с надломленной и опустошенной волей пытаются опять пустить вперед. А к нему не подходи. Тут и рыки полковника не помогут.
Окликнет его старшина, позовет помочь по хозяйству – поднимется с нар, пойдет помогать старшине, несмотря на усталость. Другие не суйся. Старшина знал одно, что в такие моменты нельзя оставлять человека одного со своими мыслями. Может работа и пустяковая, поручение плевое, не нужное и совсем не срочное, но в такой работе оттаивает человек.
Пока тот занят делом, старшина перекинется с ним двумя словами, вроде по делу и заведет разговор. Смотришь, и отойдет солдат, просветлеют у него глаза. А глаза, как зеркало самой души.
К солдатам и к их нуждам он всегда справедлив. Старшина все может, а сам ничем не пользуется.
Когда во взводе после серии не удач намечался кризис, старшина оставлял на время тряпки и дела. Он подбирал себе напарников добровольцев и уходил с ними в ночной поиск. В разведке он бывал не впервой. Солдаты доверяли ему не только свои жизни, но и добытые трофеи. Вот почему всякие не нужные штучки, вещицы и часы переходили потом из солдатских запазух в кирзовую сумку старшины, которая болталась у него на боку, когда он возвращался к хозяйству.
Старшина уважит каждого. Сменяет вещицу, блестящую безделушку на сало, консервы и другую еду. И еда делилась на всех поровну. Такой у нас закон был в разведке.
За свои старания он никогда не требовал вознаграждения и мзду. С солдат он не брал комиссионных. Он, всё до последней крохи, вываливал на общий стол. И если солдаты просили его взять какую-то часть или долю, он в знак несогласия поднимал указательный палец и грозил, улыбаясь им.
– Вот товарищ старшина возьмите! У вас нет зажигалки, а у меня их две!
– Ладно, уговорил! – отвечал старшина. Вещица полезная!
И зажигалка исчезала в шершавой руке старшины. Солдаты иногда передавали кое-что и для командира взвода, но делали это всегда через старшину.
Или другой случай. Подойдет к старшине солдат, постоит, помнется, вывалит из кармана на стол сразу несколько блестящих циферблатов и скажет:
– Я сегодня плохой сон видел. Лежу я как будто в могиле, а они мне под самым ухом тикают.
– Вроде я мертвый! А они стучат на разные голоса!
– Возьми старшина! Избавь меня от них! Может мне легче станет!
Старшина понимающе поднимал брови. Молча брал связку часов. Прикидывал их в шершавой руке на вес. Качал головой и улыбался широкой улыбкой.
– Ты их наверно давно таскаешь! Думал, что в кармане у тебя капитал! Вот они тебе и стали сниться! Теперь избавился! На душе станет легче!
– О смерти и могиле ты парень не думай! От нее от стервы никто не уйдет!
– Только каждому приходит свое время! – и старшина опускал связку часов в свою кирзовую сумку. Похлопав солдата по плечу, он удалялся.