Ванька-ротный
Шрифт:
Тут Федя нужна простота и предельная точность. Меня завтра не будет. Нас повезут на прием к командиру дивизии. К вечеру вернусь, обо всем расскажу.
Утром на следующий день начальник штаба позвонил мне по телефону.
– Первый приказал всем офицерам полка привести в порядок свой внешний вид. Ты почистил сапоги и пришил белый подворотничок?
– Сапоги я в воде помою, гуталина нет.
– А воротничок ты подшил?
– Нет, и не думал.
– Это почему?
– Нам, разведчикам, нельзя с белой полоской на шее ходить. И у старшины белой материи нет. Вам, наверно, полковые
– Придешь сюда, я прикажу, тебе подошьют. В дивизию поедем верхами. Лошадь под седлом, для тебя тоже есть. Давай топай сюда и без опоздания! В дивизию поедем все вместе.
Впереди ехал наш полковой командир. Рядом с ним, стремя в стремя, на боку в седле сидел его ординарец хохол. За полковым, сзади ехали два зама. Я и начальник штаба за ними. А позади нас комбаты и младший лейтенант – представитель от роты. Ехали где рысью, где шагом. В галоп не переходили. Командир полка спиной показывал, что держаться в седле нужно с достоинством и солидно. Он не хотел вспотевшим, как взмыленная лошадь, предстать перед глазами офицеров дивизии и самого. От нас, тоже требовалось степенство и скромность.
В большой санитарной палатке нас, офицеров, сажали по списку. Кто чином больше, садился ближе к алтарю. А нас смертных лейтенантов и капитанов расположили ближе к выходу и концу стола.
На столе стояли латунные гильзы, заправленные бензином и фитилями. Когда их зажгли, мне показалось, что они очень похожи на толстые сальные церковные свечи.
Говорили все мало, входили, здоровались кивками головы. Молчали по всякому, кто из скромности, кто из солидности, а кто просто так, на сухую, не привык говорить.
Там, в начале стола, переговаривались между собой командиры полков. А те, кто сидели на лавке по списку и ближе к выходу, опустили вниз руки и держали их под столом. Они из темного конца стола смотрели на другую, залитую светом половину.
Я посмотрел на лейтенантов, сидевших рядом, около меня. Они не сверкали орденами и медалями. У них в гимнастерках были ввернуты гвардейские значки. Значки выдавали офицерам не сразу по прибытию в дивизию. А солдаты для себя добывали значки, снимая с тяжело раненых и убитых.
Во время ожидания начала торжества на меня посмотрел майор, наш начальник штаба полка. Я ткнул себя пальцем в грудь и показал рукой на выход. Майор отрицательно покачал головой и ладонью придавил воздух, как бы осадив меня к лавке, на место. Сиди, мол, и не рыпайся!
Грустно вот так сидеть и смотреть на ту половину стола. Собрались бы без нас и улыбались бы до самых ушей. А им надо, чтобы мы на них со стороны смотрели.
Сидишь, как в коридоре на прием к зубному врачу, слушаешь разговор, о чем они между собой бормочут. Прислушается, вроде одни и те же слова. "Ты мол! Да я мол! Помнишь, как мы с тобой!" Как старики на завалинке. Зачем нас сюда привезли? Нужно же перед кем-то показать себя в орденах и при шпорах!
За столом с той стороны, если подсчитать, сидят офицеры штаба и служб дивизии, представители артполка, зенитного дивизиона, командиры
Некоторые из наших, вновь прибывшие и молодые от восторга разинули рты и смотрят на доблестное офицерство дивизии.
Из второго эшелона полков и дивизии, здесь собраны не все интенданты и жулики в офицерских погонах. Если к этой полсотни элиты прибавить еще сотню тыловиков в погонах с одним просветом, то легко можно подсчитать, сколько их сидит за спиной окопников.
Нас в дивизии всего десятка три. Это тех, кто воюет и сидит вместе с солдатами в передней траншее. Что же получается? Сколько тыловиков мы имеем за своей спиной? Все они сытно едят, спят в обнимку с бабами. А мы держим фронт, кормим вшей, получаем раны и умираем впроголодь?
Мы знаем, что это наш Долг! Долг перед Родиной, перед нашей русской землей, перед нашей историей и перед всей этой тыловой братией.
Мы простые смертные вместе с солдатами делаем историю. Мы идем на смерть за святую правду. Иначе нельзя. Как мы будем смотреть в глаза своим солдатам?
Но мысли мои прерваны. В проходе с той стороны откинуты полы палатки. Кто-то зычно и громко рявкает, голос басовитый, как у дьякона.
– "Товарищи офицеры! Встать!"
Голосище, подавшего команду, специально подобрали. Чтобы не было писку и хрипоты с перепоя. Мы встаем и выпячиваем грудь.
Квашнин подходит к столу в окружении личной свиты. Тот конец стола расположен в виде буквы "Т". Он обтянут красной материей.
– Товарищи офицеры! Здрась-те! – произносит он баловито и шепелявит при этом.
– Здравия желаем! – орем мы, во всю глотку.
Не помню, о чем он говорил, вернее, читал по бумажке. Речь его мы слушали стоя. Во время его речи у меня в голове застряла какая-то мысль. Всегда так бывает, когда я очнулся, он уже кончил. Когда он кончил, мы захлопали в ладоши, нам подали команду и мы сели. Теперь мы смотрели на командира дивизии.
В палатку гуськом вошли солдаты комендантского взвода и против каждого из нас поставили железные кружки, налитые водкой. Кружки сверху были накрыты куском хлеба и сала. Под закуской на дне плескалась стограммовая порция водки. Тут без всякого недолива, капля в каплю и заметьте – без добавления воды.
Впереди сидящие встали, мы тоже оторвали задницы от лавок и стояли на ногах. Опять что-то говорили и потом мы опрокинули кружки. Мы снова плюхнулись на лавку, положили локти на стол, и прикусывая хлебом, стали зубами отрывать ошметки от куска жилистого сала. А, что нам? Мы были зубастые, бестолковые и молодые.
По правую руку от Квашнина сидел молодой, преуспевающий подполковник Каверин. Это его любимчик, как говорили тыловики. У тыловиков, как и у баб, чесались языки по поводу Каверина. Говорили, что он внебрачный сын Квашнина, что Квашнин привез его с собой и быстро двигал по служебной лестнице.