Ванька-ротный

Шумилин Александр Ильич

Меня разбудили при свете керосиновой лампы. Сунули мне в руку миску с едой и кусок черного хлеба. Потом, когда я справился с похлебкой, мне передали железную кружку полусладкого чаю. Я поднес железную кружку к зубам и моя старая пломба заныла. Во рту стало кисло, как будто я на язык пробовал батарейку от карманного фонаря.

Теперь, в наше время железных кружек не видно в ходу. Теперь их покрывают цветной эмалью. А тогда, они были просто сделаны жестянщиком из голого железа.

На нарах, не вставая, я провалялся и проспал около трех суток. Стоит

заметить, что кормили нас регулярно три раза в день. Еда была не густая, поел и тут же снова есть охота.

Когда я первый раз поднялся на ноги, в избе находились два офицера. Один из них был дневальным и топил печку, а другой только что прибыл. Остальных санитар увел на медкомиссию.

Санитар разговаривал с нами, как с детьми несмышленышами. Хотя и звания был всего солдатского.

Ты опять, младший лейтенант в процедурную нынче не ходил? Врач дознается, выпишет, загремишь ты не вовремя на передовую!

– Ладно, не продавай! Виноват! Постараюсь исправиться!

– Я вас и так покрываю! Молодые вы все! Сообразить не можете, что вам полезно, а что не выгодно! А на меня врачи косятся. Вроде я с вами тут за одно. Нахлестались надысь самогону. До главного врача как-то дошло? Вызывают меня и говорят:

– У тебя в палате попойки! А ты ходишь и ничего не видишь! Как будто слепой! Допускаешь, так сказать, разложение!

– Виноват! Промашка вышла!

Главный, тот на меня зло посмотрел, а жена его, старший лейтенант мед службы ехидно заметила:

– Может он сам с ними самогон попивал?

Вы меня старика окончательно можете подвести! Сколько можно ваши шалости и беспутство терпеть?

– Ты Ерофеич русский человек, а начинаешь петь под евреев! Ребята завтра четверть самогона принесут! Заходи к вечерку, вместе и усидим!

Я слез с нар, подошел к баку с водой, погремел железной цепью, налил в кружку водицы и с жадностью выпил ее.

– Ну, вот и гвардии капитан на ноги встал! – сказал кто-то из входящих в избу. Их сегодня Ерофеич водил к врачу на осмотр. Из десяти, трое подлежали выписки.

– Ну, что братцы, с отъездом надо бы выпить? А то и пути не будет!

Старший лейтенант, командир стрелковой роты отстегнул нагрудный карман, достал из кармана колбаской скрученные сторублевые, отсчитал несколько штук и дежурному протянул. В обязанности дежурного входило не только печку топить, расчищать снег на крыльце, а и когда на стол клались сотники, бежать в соседнюю деревню за бутылью.

У одного комиссованного на выписку денег не оказалось. Он достал из кармана трофейный портсигар, постучал им по краю стола, это значило, что любой из нас может взять его и положить деньги на стол.

Кроме убывающих те, кто остался, положили половинную долю свою. Так, что при общем сборе денег дежурный прикинул, что хватит на четверть.

Дежурный взглянул на меня. Я достал и протянул ему сторублевку, но дал понять, что

я пить не буду. Дежурный лейтенант понимающе кивнул головой.

Пока отъезжающие ходили на склад, пока толкались в канцелярии, получая документы и сухой паек на дорогу, дежурный с бутылью вернулся из деревни.

– Старуха ворчала! На деньги не хотела давать! А, как я ей пачку сотенных показал, сразу у ведьмы глаза, так и забегали. Врет старая карга! Цену набивает!

Через некоторое время в дверях показался наш санитар Ерофеич.

– Давай-ка дежурный на кухню! Ужин пора получать! – сказал он, голову просунув в дверное отверстие. Сказал и тут же исчез.

Вскоре за ужином состоялись проводы отъезжающих. А на утро, рано, трое офицеров вышли в снежную даль.

Перед самым рассветом в дверях показался наш служивый солдат Ерофеич. Он просунул голову между притолокой и дверью и прокричал:

– Дежурный на кухню! Завтрак приспите!

Не жидкое варево из мороженой картошки и капусты, ломоть черного хлеба и тот же полусладкий чай. Питание три раза! Ничего не скажешь! Лежа на боку, жить можно. На фронте из общего солдатского котла и этого не получишь.

Еще несколько дней я провел в лежании на нарах. Время от еды – до еды тянется бесконечно долго. Других забот видимо нет. Чего только за это время не вспомнишь и не передумаешь. Лежишь на нарах с закрытыми глазами, а перед тобой опять мелькают солдаты и война. Знакомые лица живых и убитых. Ты видишь их лица живыми. Вот они рядом стоят и идут. Во время войны погибли многие, а ты видишь тех, кто был рядом с тобой.

Лежу на нарах и слышу, кто-то внизу говорит:

– Видно здорово капитана тряхнуло! Лежит уже вторую неделю и ни с кем, ни о чем не говорит.

Еще несколько дней я провалялся на нарах, не вставая. Потом однажды как-то сразу встал, но разговаривать ни с кем не хотелось.

Слова я выговаривал с трудом. Первое слово скажешь, а потом ждешь когда второе к горлу подойдет. Я не заикался, как некоторые. Но говорить не хотелось и отвечал я на вопросы с трудом.

А в это время, на верхних нарах, у окна, шла бойкая и напряженная карточная игра. Контуженые офицеры, лежа плотной кучкой на нарах, играли в карты на деньги. Банк в очко снимали солидный. Каждый новый кон выставляли по сотни.

Разговор у контуженных особый. Если хочешь что-нибудь понять к нему нужно привыкнуть. Значение не всех слов уловишь сразу.

– Капитан! Х-х-х-ва-ти… лежать! Да-аа-вай са-а-дись! В картишки…

– Чего са-а-а-а…

– И-и-и… в карты играть!

– Деньги клади!

Нужные слова, которые имели важное значение в игре, выговаривали твердо и четко.

– Дай еще одну!

– Смотри! Перебор будет!

– Давай, говорю! Очко! Деньги гони!

А все остальное тянулось нараспев, как в церковном хоре. Слышно, что поют. А о чем – понятия не имеешь!