Ванька-ротный

Шумилин Александр Ильич

Подходили и ротные офицеры. Страшновато, конечно, было от рёва \и хвостатой сигары. Все и боялись, что снаряд ударит в дерево и разнесёт всё вокруг. А раз при ударе не взрывается, то чего его бояться!\. Какая тут опасность, когда ни одного во всём лесу не разорвало на куски. \Лежат они теперь на земле и потихоньку сопят.\ А говорят, что они секретные! А чего тут секретного? Железо кругом и боле ничего! Сгоревшие снаряды с дороги убрали, стащили их в канавы и рвы. Потом появились сапёры, сгрузили их в телеги и увезли.

Эшелон с боеприпасами сгорел \ и взлетел в воздух. Почему состав пришёл с большим опозданием? Почему его оставили без прикрытия с воздуха? Где была наша авиация? Аэродром и наши доблестные

соколы жили в деревне совсем недалеко. А немцы летали совершенно в открытую. Что-то совсем не понятно! Солдаты говорили разное, но снаряды, ракеты и мины пропали\. С точки зрения крещения солдат-новобранцев, трескотня и рёв сыграли свою положительную роль. Страху, как следует, нагнало! Теперь взрыв десятка снарядов им будет нипочём. Убитых в лесу не оказалось, обожжённых несколько нашлось. Им повезло. Их тут же перевязали и отправил в тыл. Теперь новички перестали вздрагивать при немецкой бомбёжке. И теперь, когда бомбы сыпались на станцию, солдаты \на них совсем не обращали внимания\, ходили по лесу, спустя рукава. \Солдаты прекрасно понимали, что при выходе их на передовую, там их ждут пострашнее дела. И они восприняли случаем ниспосланное испытание как должное и солдатское дело.\ Одним это пошло на пользу. Им нужно было попробовать себя под рёвом, под огнём.

Тыловики и интенданты, выпучив глаза от ужаса, тряслись и метались по лесу, потом они сбежали совсем. Вот кому пришлось пережить смертельный страх. А что фронтовики? Они и не такое видели! Вскоре было принято решение рассредоточить полки и роты, развести по всему району. Солдаты на новых рубежах должны были строить резервную линию обороны. Роты людьми были пополнены, оружием укомплектованы. Стоять и топтаться без дела на одном месте по всем соображениям было неразумно. Когда солдаты бездействуют — жди происшествий.

Майор Малечкин А. И.

Лес опустел, землянки были заброшены, дороги и тропинки в низинах заплыли лужами. Лужи замёрзли, покрылись тонким, хрустящим льдом. На деревьях нависли сосульки. Однажды утром пошёл крупный и мокрый снег. Зима навалилась на землю первым снегом. Солдатам выдали валенки, зимние шапки и перчатки. В тылах и обозах повозки поменяли на сани. Начальство обзавелось лёгкими ковровыми саночками, такими, в которых когда-то московские извозчики-лихачи развозили достойную публику. Ординарцы, вестовые и повозочные, приставленные к начальству, надели новые полушубки. А фронтовые солдатики, поддев под шинели ватные телогрейки и стёганые штаны, остались такими же шинельного цвета серыми. Они долбили схваченную морозцем землю, вели хода сообщения, строили землянки и блиндажи.

Дивизия перешла на новое место. Пулемётный батальон был развёрнут поротно на новом рубеже. Нам приказали строить пулемётные гнёзда и убежища для солдат в земле.

Штаб батальона стоял в деревне, которую занимали авиаторы. В один из ноябрьских дней из дивизии к нам прибыл Майор Малечкин Александр Иванович. Он был назначен к нам командиром батальона. Ему тогда было около двадцати пяти. Был он небольшого роста, плечист, ходил как-то вразвалочку и иногда даже себе подпевал: "Я милого узнаю по походочке…". Он был очень подвижен, не мог усидеть долго на месте, ему всегда чего-то не хватало, и он постоянно куда-то торопился. У него было простое русское лицо. На ходу он любил бросить шуточку, ввернуть острое словечко. Он никогда ни о чём особенно не задумывался. Всё, что относилось к делу, он тут же решал. Жизнь в нём кипела и бурлила. Он был счастлив и собой доволен. Положение у него было крепкое, он был на хорошем счету. Образование он имел небольшое. В военных картах он не любил разбираться, поручал это дело всегда мне, зато в других картах

он не имел себе равных. Он не стеснялся с нами перекинуться в картишки. И с озорством, с какой-то лихостью садился за стол и играл в любую игру. Уследить за ним во время игры было невозможно. После игры он вставал, окликал своего ординарца, тот выводил ему осёдланного коня, он выходил из избы, садился в седло и мчался, как он говорил, по неотложным делам в дивизию. Во внутренние дела рот он особенно не вникал, показывал на меня пальцем и грозил кулаком в мою сторону.

— Ты этим займись, всеми делами. Ты у меня начальник штаба, — в пулемётной технике он, можно сказать, не соображал, — Ты специалист-пулемётчик, имеешь боевой опыт, ты давай в дела и вникай!

В батальон он обычно возвращался к вечеру, зайдёт в нашу избу, побалагурит, расшевелит всех, по дороге прикрикнет на повара и пойдёт к себе. Он любил поесть сытно, но его мало интересовало, откуда повар всё брал, как и перед кем отчитывался. Повар его страшно боялся. — Ты знаешь, что говорил Пётр I? — Никак нет, товарищ гвардии майор! — Тебя, жулика, расстрелять мало. Если интендант месяц около кухни повертелся, его запросто вешать надо. Безо всякой проверки и сразу в расход!

Интендант батальона, старший лейтенант административной службы, тоже во всю старался и кое-что поставлял к столу майора.

— У солдат из котла, наверное, мясо спёрли! Обжарили с лучком, нате, ешьте, товарищ гвардии майор!

— Ну что Вы, товарищ майор! Разве мы это позволим!

— А, понятно! Вы это мясо им и не клали в котёл! Ну и прохвосты!

— Что Вы, на самом деле, товарищ гвардии майор? Что мы, одного прокормить не можем? У нас по другим каналам на Вас на одного можно достать, вот мы и достаём.

— Так-так, бери выше! На складах, значит, обвешивают солдат!

Повар, как половой харчевни, со сковородкой в руке выглядывал из-за спины своего хозяина. Хозяин харчевни — интендант — стоял навытяжку перед майором. Майор сидел за столом, а повар — "человек" с накинутой на руку портянкой — толкался несколько в отдалении.

— А портянку к чему на рукав повесил? Наверное, с вонючей ноги смотал?

— Никак нет! Со стола смахнуть! Специально для Вас держу! Она, товарищ майор, диетическая!

— Какая-какая?!

— Гигиеническая! — поправляет интендант.

Я и командир роты сидим в углу у окна на лавке, мы подыхаем со смеху, и майор от души смеётся. Спектакль он разыгрывает для нас. Но, видя, что они для него стараются и лезут из кожи вон, он, наконец, смиряется и умолкает. Интендант, уловив, что гроза прошла, из-под себя делает взмах и вполоборота, рыча в сторону повара, произносит: "Давай!". Повар стоит на полусогнутых сзади, выставил вперёд сковородку и поплыл к столу. Майор качает головой и говорит вслух: "Ох, и жрать охота!". Повар тут как тут. Майор берёт вилку и принимается за еду. Интендант поворачивается и уходит. Повар моргает глазами, пятится задом к двери. Он кивает глазами ординарцу, мол, сковородку опосля принесёшь. Майор, проголодавшись, наваливался на еду и лукаво посматривал на нас. Но вот он закончил, отодвинул сковородку, обтёр ладонью рот и обтёр её об штаны, кивнул головой ординарцу:

— Понесёшь сковородку, жуликам шепни, скажи, мол, слышал разговор, что комиссия политотдела дивизии будет проверять, как кормят у нас в батальоне солдат. Понял?

Ну, что у Вас? — обратился майор ко мне, — А! Да-да! Вспомнил! Сейчас оденусь, пошли!

Майор надел полушубок, накинул портупею, затянулся ремнём. Внешний вид у него был щеголеватый. Рукава полушубка закатаны белым мехом наружу, валенки тоже отвёрнуты, на манер модных бареток. Грудь у него всегда была нараспашку, а на ремне медная пряжка в виде звезды всегда блестела. Она каждый день тёрлась зубным порошком.