Ванька-ротный
Шрифт:
Мы вышли с ним из землянки в траншею, сели и закурили. Потом я велел телефонистам соединить меня со штабом полка. Я доложил, что взят язык, и что я направляю его в штаб с двумя солдатами 2-ой стрелковой роты.
Через некоторое время немца отправили и я вышел в траншею встретить рассвет. Перед рассветом обычно всякое бывает. Лейтенанта я отправил пройти по траншее, а сам, взяв у ординарца бинокль, привалился к передней стенке траншеи и стал смотреть в сторону немецких позиций.
— Вот тебе и одиночка!
Оказывается, в нашей траншее побывал
— Послушай! Напарник! А мы ведь с тобой, про похлебку забыли. Ну-ка, давай тащи её сюда!
Он спустился в землянку, принес котелок, достал из мешка по куску хлеба и протянул мне ложку. Он держал котелок, и мы по очереди хлебали ложками жидкость.
— Через край короче! Но ложкой вроде как бы сытней!
— Да, уж! Куда там!
— Давайте вы через край первый, а потом и я!
— Жижу хочешь, чтобы я выпил, я густоту себе? — и мы с ним, как по команде заулыбались. Он понимал, что я шучу.
Если бы немцам нужно было бы взять у нас языка, то они пошли бы на нашу траншею не меньше чем ротой. Подползли бы к нашей траншее, навалились бы сразу всей компанией, выхватили бы двух, трех солдат и назад поскорей убрались. Это уже не раз, так бывало. Но такие выходы немцев бывали исключительно редко. За три года войны на моей памяти подобных было всего три случая.
Ординарец постучал по дну пустого котелка, это он так после еды мыл свою посуду.
Вскоре вернулся лейтенант. Я позвонил в штаб полка и получил разрешение оставить вторую роту и отправиться к себе в тыл.
Мы вышли с ординарцем из стрелковой траншеи. Он шел впереди, придерживая автомат на груди. Немцы вели периодический обстрел нашей территории, сосредоточив огонь на подступах к Царевичу. Идешь по тропе и ждешь, что вот-вот попадешь под обстрел |разрыв снаряда|. Каждый раз всё сжимается, когда впереди или сзади с раскатистым ревом и визгом летят осколки. Теперь переправа через Царевич велась на плоту. От берега до берега был натянут канат. Перебирая его руками |и толкаясь шестом,| подвигаешься к другому берегу. Стоишь на плоту, вода плескает по сапогам. Плот небольшой. Большим его и городить нельзя. Его |шестом и| канатом не одолеешь и не пропрёшь.
Наши, полковые и из дивизии, называют вторую роту плацдармом на том берегу. Звучит громко. А какой по сути дела это плацдарм? Заводи два полка в лес, обходи немцев со стороны Ярцевской дороги и ни какой плацдарм у высоты 220 не нужен. Может у нас сил не хватает? Кому с этим плацдармом втирают очки? Но наше мнение младших офицеров в штабе полка и выше никого не интересует. Они знают лучше нас, что им докладывать и делать.
Теперь, взяв языка, я рассчитывал избавиться от пребывания в траншее второй стрелковой роты. И, кроме того, мне нужно было лечь и как следует выспаться.
Язык, как думал я, был ценным по информации, хотя физически
Вернувшись к себе в блиндаж, я позвонил в разведотдел дивизии и попросил дежурного выслать мне опросный лист на хромого немца. Опросные листы нам в полки обычно не высылались. Считали, что они нам не нужны. Наше дело брать пленных и отправлять в дивизию, а анализом противника займутся они |кому следует|.
— Опросные листы мы в полк не высылаем! — ответил мне дежурный.
— Наше дело телячье? — сказал я.
— Что, что ты говоришь? — переспросил меня майор.
— Так ничего!
— Что ты сказал? Повтори!
— В другой раз! Как ни будь при встрече! Я передал дежурному в блиндаже трубку и велел прокрутить ручку.
— Разговор окончен! Дай им отбой!
— Вот брат! |Кузьма| — Слышал разговор?
Они со мной разговаривать не желают. Мы лезли ночью очертя голову за немцем, рисковали собой, а им до фонаря наши с тобой переживания.
— С расстройства, что ль напиться? Надо бы напиться, да опять нельзя!
Вечером с Рязанцевым серьезный разговор. Он к вечеру сегодня должен выйти на встречу. Потерпеть |Кузьма| придётся. Мы с тобой своего языка обязательно |отметим| обмоем! Изучением немцев будут заниматься другие. А наше дело солдатское! Мы должны не рассуждать и таскать языков!
Мы не долго |с Кузьмой| задержались в тылу, в блиндаже. Для нас прошла всего одна ночь без бомбежки, обстрелов и нервотрепки.
Рязанцев на встречу не вышел, прислал посыльного. Тот передал, что выйдет завтра в назначенный час.
Мы |с Кузьмой| выспались до утра. Утром затрещал телефон. Звонили из штаба. Мне снова предложили отправиться во вторую стрелковую роту. Командование дивизии требовало, чтобы офицеры штаба полка находились в каждой стрелковой роте на передовой. Чего-то боялось наше командование?
Глава 30. Бомбежка
Утром двадцать пятого августа мы снова с Кузьмой сидели в окопах второй стрелковой роты. Ночью мне позвонил начальник штаба полка и сказал, что нужно продержаться с ротой на занятых позициях два дня. А что тут |с ней| держаться? — подумал я. Сидят солдаты в траншее и сидят! |Чешут от безделья, скребут ногтями всякие места, то ли от грязи, то ли от пота и жары, не то вшей гоняют.|
Было уже утро, когда мы с Кузьмой |явились к пехоте| [и] влезли в траншею. Утро, как утро! Ничего особенного!