Ванька-ротный
Шрифт:
Смерть хватала их сразу мертвой хваткой. Одни исчезали сразу, разлетевшись на куски |забрызгав кровью отпечатки на снегу|, другие оставались лежать неподвижно. Они делали последние вдохи и угасали, теряя сознание. Кошмарное кровавое побоище было в разгаре. Оно не для одной сотни солдат навсегда остановило время. Наступила зловещая тишина.
Я лежал в снегу, тяжело дышал, зная, что мне нужно ещё ползти. Но передо мной неожиданно выросла во весь рост идущая по глубокому снегу, фигура солдата. Пожилой солдат был без маскхалата, без
Он то и дело останавливался, опускался на колени, подымал руки к небу и неистово стонал.
Немцы, вероятно, наблюдали за ним. Они развлекались необычным представлением. Они видели перед собой человека, презревшего зенитные снаряды и смерть. Они не стреляли в него.
Кругом всё живое давно было мёртвым. Всё, что шевелилось и двигалось, мгновенно расстреливалось. А этот шёл и только он один, забавляя их, двигался во весь рост по снежному полю. Немцы, видно, хотели оставить его, как свидетеля, чтобы он поведал нашим в тылу.
Когда солдат поравнялся со мной, он остановился и с сожалением посмотрел на меня. Сделав движение рукой в сторону леса, он как бы приглашал меня встать и пойти вместе с ним, потом он обернулся в сторону немцев и погрозил им кулаком. Его невидящие глаза остановились на мне. Он стоял, не шевелился и о чём-то думал. Потом он отвернулся от меня, сплюнул на снег и пошёл дальше к лесу. Его костлявая, в замусоленной солдатской шинели фигура, как бы нехотя, переступала по глубокому снегу.
Но вот он остановился, вспомнил о чём-то, резко повернул голову в мою сторону и пальцем показал мне на лежащего Татаринова.
Я понял двояко. Или меня здесь на снегу ждёт такая же участь, или он солдат из роты Татаринова.
Его сухопарая, сгорбленная фигура ещё долго маячила над снежной равниной. Я посмотрел ему вслед и совсем забыл о немцах. Но вот солдат дошёл до опушки леса и скрылся в лесу. Туда, как к заветной цели, никто из бегущих от смерти пока не дополз и не дошёл. Четыре сотни солдат нашего полка оставили после себя кровавое месиво.
Вот, как случается на войне. Вот, какой ценой люди платили за нашу русскую землю.
Снежное поле, по которому я полз, всё время поднималось в сторону леса. Все, кто полз, лежал и бежал видны были теперь, как на ладони. Если бы не дерево, которое закрывало меня от зениток, я бы остался с солдатами лежать на этом кровавом поле.
Я огляделся и снова пополз. И вот дерево стало как-то стремительно уходить вместе с полем в низину. Немецкие зенитки уже маячили на кончиках белых веток.
Я повернул голову к лесу и увидел перед собой небольшой бугорок. За ним, вспомнил я, начиналась та самая лощина, в которой мы ночью получали боевой приказ.
Расстояние до зениток было приличное [112] . Может, они перестали в
Развернувшись на месте, я уплотнил коленками снег для ног, подогнул под себя колени, сжался в комок, вздохнул несколько раз глубоко, собрал последние силы и бросился через бугор.
Не успел я сделать и трёх шагов по глубокому податливому снегу, как почувствовал тупой удар сзади по голове. Меня как будто кто-то сзади ударил поленом. Удар пришёлся с правой стороны головы.
112
580-700 метров.
Снаряд рванул капюшон с головы. Я видел, как раскалённый, он пролетел мимо меня. От удара я завертелся на месте, перелетел через голову и скатился в лощину. В этот миг я стал терять сознание.
Боли от удара не было. Я смотрел кругом и ничего не видел. Передо мной ни белого снега, ни тёмного леса. Где-то в глубине сознания вспыхнул яркий, как солнце огонь. Вот он, розово-красный, потом красно-желтый и, наконец, зеленый.
Чувство пространства и времени оборвалось. Через некоторое время я почувствовал, что сижу на снегу. Что же произошло? Сколько времени прошло с момента удара? Небо уже темнело.
В тот момент, когда я летел через сугроб, между ног у меня пролетел второй снаряд. Он разорвал маскхалат в неприличном месте, но живого тела, к счастью, не задел. Был бы я хорош, если он на пару сантиметров взял повыше.
Я осмотрелся кругом. В лощине никого. Скинул варежку, она завертелась на шнурке. Сунул руку под шапку и ощупал ухо. Взглянул на ладонь, и она окрасилась всеми цветами радуги. Это не кровь, подумал я. Если ладонь цветная, то кровь должна быть чёрная. Ещё раз пошарив за ухом, я встал и, пошатываясь, пошёл к лесу. Поглядев назад, я не увидел за снежным бугром ни деревни, ни кустов, ни немецких зениток.
Планшет с картой и пистолет были на месте. За пазухой на груди, под рубахой маскхалата, на тонком ремешке болтался фотоаппарат немецкого майора. Я сдернул его с шеи и запустил в сугроб. Я не хотел его нести на себе, сдавать полковым, слышать от них упреки и оправдываться перед ними. Всё прошлое как-то оборвалось.
Вытерев ладонью потное лицо, я направился к лесу, хватаясь за торчащие из снега кусты. Путь от деревни был короткий. Считай два, три километра, а ползти пришлось почти целый день.
Вечерние сумерки опускались над лесом. На опушке леса никого, ни живого, ни мертвого. Куда же все исчезли? Где наш доблестный комбат? Куда девались все?
Я сел под развесистой елью, подмял под собой рыхлый снег, а ноги мои продолжали как-то странно двигаться. Они сгибались и разгибались помимо моей воли. Я хватал их руками, пытался остановить.
Я откинулся на спину и так лежал, пока они не успокоились. Я хотел, было, встать, но не было сил. Что-то вроде обмякших конечностей почувствовал вместо ног.