Ванька-ротный

Шумилин Александр Ильич

Разморенный теплотой избы и запахом свежей хрустящей соломы, я жадно напился холодной колодезной воды и повалился на солому. Меня укрыли полушубком, и я заснул. Сон пришёл сразу, мгновенно, как снаряд, разорвавшийся около головы.

Утром, на следующий день я не встал, проспал ещё целые сутки. Потом мы с фельдшером решили, что я останусь в санвзводе и в санроту не пойду.

— Тебе нужно оправиться от контузии и отдохнуть, как следует. Лучшего лекарства, чем сон, не придумаешь!

За ухом, на затылке у меня появилась опухоль и краснота. Мне наложили повязку с какой-то вонючей мазью и забинтовали голову. Теперь я был похож на раненого с проломом черепа.

Названия деревушки,

где мы стояли, я не запомнил, мне было не до того. Помню, кажется, на следующий день в деревню на легких саночках приехал кто-то из большого начальства. Саночки лёгкие, как у московских извозчиков, остановились напротив крыльца.

Я сидел на приступке около сарая и покуривал махорку. Фельдшер вышел из дома, сбежал по ступенькам и подался навстречу начальству.

— Кто он такой? Этот важный и полный? — спросил я фельдшера, когда он вернулся назад.

— Это наш дивизионный комиссар Шершин [114] ! Спрашивал, сколько раненых вышло из-под деревни и прошло через наш медпункт.

114

Шершин — Список выбывшего нач. состава 17 гв. сд с 09.07.41 по 10.11.42 г.

Я почесал повязку на затылке. Вши под повязкой не давали покоя. Потом я поднялся на ноги, бросил окурок, притоптал его ногой и по скрипучим ступенькам вошел в избу.

Это была моя первая встреча с Шершиным. Шершин со мной не говорил. Мы оглядели друг друга с некоторого расстояния. Он видно хотел меня о чём-то спросить, но заколебался и раздумал. Фельдшер доложил ему, что из полка кроме меня больше никто не вышел [115] .

— Если тылы полка начнут двигаться — сказал мне фельдшер, не выходя из-за висевшей простыни поперёк избы, — ты, лейтенант, поедешь в задней повозке. В задних санях, — поправился он.

115

Запись переговоров: "Сегодня овладели Марьино, Чуприяново".

— Ладно! — ответил я.

А по совести, мне не хотелось покидать натопленной избы. Не прошло и трёх суток, а я уже освоился в тепле и привык к мягкой соломе. Ведь я первый раз за всю зиму попал в натопленный дом и спал как человек.

При движении полка, санвзводу полагалось двое саней. При наличии большого количества раненых, их возили на этих санях в санроту. Имущество и люди во время марша размещались в них. Санитары во время движения шагали за санями. Фельдшер берег своих тощих и заезженных лошадей. Когда они под горку помаленьку бежали трусцой, санитары присаживались сзади на сани. Служба у санитаров санвзвода была не легче, чем у медперсонала санрот. Но в сравнение с солдатской никак не шла. Спали они в тепле на полу, на соломе, пищу получали сполна и регулярно. Когда линия фронта вставала, санвзод стоял обычно на полпути от передовой и [тылами] полка. До них иногда долетали снаряды и мины. Они часто вставали на окраине ближайшей к переднему краю деревни. Но приходилось им иногда свои палатки разбивать и где-нибудь в снегу, в кустах или в лесу. В палатках горели железные печки, внутри было жарко, дымно и душно. На подстил в палатку бросали свежий лапник, на нём делали перевязки, лежали раненые и спали санитары. В этом собственно и заключались тяготы их фронтовой и походной жизни.

С этого момента для меня, привыкшего к морозам, к ветру на снегу, начались дни покоя, тепла и сытости.

Раненые с передовой не поступали. Наш полк обезлюдел совсем. Ждали пополнения.

Говорили, что маршевые роты идут и уже на подходе.

Но вот тыла полка тронулись с места и по ночам стали делать переходы. На узкой зимней дороге слышались крики, споры и ругань солдат. Сани идут то рысью под гору, то тащатся, медленно забираясь вверх.

Немецкая авиация не летала. С неба сыпался мелкий колючий снег. С дорог начала срываться зимняя позёмка. Люди и лошади потащились по дорогам и днём. Дивизия медленно подвигалась в направлении Пушкино. |Кто-то из соседей шёл впереди.|

— Как чувствуешь себя, лейтенант? — спросил фельдшер, вернувшись с повозочным.

— В штабе полка про тебя спрашивали.

— Как чувствую? О чём говорить! Давай, выписывай! Не буду же я просится у тебя, чтобы меня в санвзводе оставили ещё на неделю!

— Ну, вот и договорились! — улыбнулся фельдшер.

— А то, сам понимаешь! Мне вроде приказали. А я по долгу службы обязан тебя лечить. Может, у тебя ещё голова болит?

— Пустое, фельдшер, говоришь!

— Вечером наша повозка пойдёт в штаб полка. Повозочный отвезёт тебя до самого места. Тебе нужно явиться к начальнику штаба. Скажешь, что ты из санвзвода. Он в курсе дела. Я с ним говорил о тебе.

Полковые в санвзоде не показывались. Меня своими расспросами не беспокоили.

— Что-то нашего комбата не видно. Может ты знаешь, где он?

— Говорят, он ночью сбежал от телефонистов. Утром, когда стала бить немецкая артиллерия, его стали искать и нигде не нашли.

— Артиллерии, фельдшер, не было!

— Как не было?

— Так! Начали бить немецкие зенитки прямой наводкой.

— А в полку сказали — артиллерия!

— Ты мне лучше скажи, где комбат! Чего молчишь?

— Он, говорят, потом объявился. Его вызвали в полк и отправили в дивизию. Говорят, Березин отдал его под суд.

— Это похоже на нашего Березина. Собственные грехи на комбата свалил.

— Начмедсанслужбы полка приказали очистить все санвзвода и санроту от раненых.

— Это худой и высокий такой?

— Да! Да! Всех ходячих приказали комиссовать и отправить в стрелковую роту. Спрашивали и про тебя, — "У вас там в санвзводе лейтенант на соломе лежит! Что? Он контужен? Руки и ноги есть? Что? Опухоль на шее? Опухоль не дыра! Поставьте наклейку!".

После этого у меня с фельдшером и состоялся разговор.

Я был молод в то время и глуп. В то же время у меня были довольно натянутые отношения с полковыми. Я не был сибиряком, их земляком и среди штабных у меня не было знакомых и товарищей. В полку меня считали чужим. Я нередко слышал, — "Пошлите этого москаля! И с этим делом будет покончено!".

И теперь, когда фельдшер завёл со мной разговор о выписке, я не стал сопротивляться и ответил согласием.

Если я сейчас не буду тянуть время, то в роту получу побывавших в боях солдат. Люди уже обстреляны. Бежать с поля боя не будут. А солдат, прибывших из тыла, нужно учить и учить.

Вечером к санвзводу подъехал повозочный. Он кашлянул в варежку и кнутом почесал под шапкой в затылке.

— Вши что ль заели? — сказал я, приветливо улыбаясь.

Повозочный помялся, подумал и нерешительно спросил, — "Это вы, лейтенант, едете в штаб полка?".

— Он самый!

— Я за вами приехал!

— Сейчас зайду, попрощаюсь с фельдшером, и сразу поедем.

Он тронул вожжами свою лошадёнку и мы покатились, переваливаясь на сугробах. Лошадёнка не ходкая, но трусцой, не спеша, тащила за собой деревенские сани. Где нужно, она переходила на медленный шаг, переваливала через сугробы и под горку трясла своими боками. Она плавно качалась, часто фыркала, поворачивала голову и поглядывала на своего хозяина.